Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина

Я уложила тело Пана к одному из деревьев, и очень осторожно пошла на голоса, стараясь наступать на камни, а не в снеженый налет — чтобы не захрустеть. Подслушать хотелось — ужас как! И я догадалась, что так далеко они забрались из-за риска быть услышанными — я же вроде как у себя в комнате отдыхаю…

— Я знаю, что такое служение, Грим, я больше, чем ты провел в аскезе и понимаю, о чем говорю. Ты так умрешь! На тебя даже мне смотреть страшно, а я тебя двадцать лет знаю… Ты выглядишь человеком, но по сути им и не стал — ты остался рабом!

— Аурум…

Опять раскат, а я замерла и затанцевала на цыпочках от ощущения ледяного предупреждения — задел его неосторожным или, наоборот, нарочным словом. Старик не внял, а уверенно, уже с суровой ноткой повторил:

— Рабом. У самого себя… Поговори с ней.

Какая-то заминка, а в ответ одна неспокойная тишина.

— Грим, ты превращаешься в кого-то, кого я совсем не знаю… не поговоришь ты, поговорю я…

— Не смей!

— Ты малодушен и труслив! Ты сам делаешь из себя монстра и не принимаешь очевидного — ведь ты был мальчишкой!

— Аурум! — Он крикнул так резко и громко, что меня отшатнуло на полшага: от звука, от боли и злости, какую он вложил в этот выкрик. Грим весь ощетинился ледяными импульсами, выговаривая выстраданный урок: — Истинное зло начинается там, где человек находит себе оправдание! И да, мне — страшно! Тио исчезнет. Она — святыня, греза, сон, который быстро растает, едва коснется реальности.

— Ты говоришь так, словно не понимаешь, насколько эта девочка настоящая. В ней столько…

— Знаю… Я захлебываюсь от ощущения ее жизни! Ее дух меня восхищает, а воплощение притягивает. Мне страшно, Аурум, что Тио испугается, если узнает кем я был… и отвернется от того, кем я стал.

Голос Грима становился все тише и бессильнее, его сухой и внутренний рокот я уже едва различила. Аурум тоже выждал несколько секунд и, хмыкнув, сказал:

— Тио? Испугается? Она не шарахается даже от твоего длинного носа…

— Я жду понимания, а не насмешки.

— Прости. И все же прислушайся: не замыкайся, не умертвляй сам себя. Алтарь великого долга уже напитался твоей жертвой. А Тио, возможно, проявилась не раньше и не позже, чтобы спасти от ошибки, от превращения обратно, пусть не буквально, но в бескровную куклу. Поговори с ней…

Разумно — и удачно. Я выждала всего чуть-чуть, и приняла решение, что здесь и сейчас самое время. Высунулась из-за грабового ствола, за которым пряталась, различила их силуэты и достаточно громко произнесла:

— А совет-то хороший.

Эффект — одно удовольствие! Аурум подскочил на месте:

— Всевышний… Как…

А Грим — погас. Вся его эмоциональная отдача разом исчезла, словно он умер, и даже пар от дыхания стал незаметен. Тень от себя самого, а не человек.

— Вот ирония, да? Вы тут прячетесь от меня, а я с шести вечера уже по своим делам бегаю и не дома. Сюрприз. — Я выдохнула с улыбкой. И попросила: — Аурум… мой пес умер, я нашла его и притащила сюда. Помогите сегодня или завтра похоронить беднягу где-нибудь в парке, в подходящем месте. Он там, у дерева, в покрывале…

Махнула рукой за спину. Аурум не сразу, но кивнул:

— Да, конечно… обязательно. Я… дома вас к ужину…

Не договорил «жду» и торопливо зашагал по моим следам назад, оставив нас одних.

— Отомри, пожалуйста. Вечно молчать все равно не будешь, ты приперт к стенке всем, что уже успел сказать. Да, подслушала. Да, не стыдно.

С ума сойти, как же по-разному я воспринимала его в первый день встречи и сейчас. Тогда Грим был олицетворением силы, мистичности, клыкастым и хищным — с глазами, как черные угли. А теперь… он все тот же дракон, но раненый и ослабший, потерявший все свои щиты и шкуры, обнажившись до золотого сердца. Тогда было восхищение, сейчас сострадание, и моей влюбленности это ни разу не пошатнуло.

Грим, наконец-то откликнулся. Не словами, а волной горечи и напряжения. Я будто оказалась на берегу у прибоя, где вместо песка перец, а вместо воды слезы, и с каждым вдохом все ярче чувствовалось жжение. Он думает — что я упаду в обморок, заору от ужаса или побегу прочь, узнав, что он тот самый монстр из легенд о прошлом, пожравший сотни людей и причинивший другим сотням страдания?

Жалости не было. Я не стала облегчать ему задачу и признаваться в знании. Он должен найти в себе силы сказать о тайне.

Хватит. Никто не хочет носить маску, даже если она защитная и скрывает уродство — физическое или душевное. Все хотят быть принятыми такими, какие есть: покалеченными и виновными, натворившими бед и непростительных глупостей, злыми и слабыми, далекими от совершенства и красоты.

— Я Дух Жажды, Тио…

— И скольких ты убил по своей воле?

В самую суть вопрос. Грим, все это время глядел на меня темной непроницаемой бездной — я даже не могла различить его глаз в ночных сумерках, да еще и в тени собственных черт. А тут он вздрогнул, поднял голову выше и в пропасть закрались живые блики. Реально — как загорелся изнутри, хотя это лишь отражение света от снега и поворот головы. Грим ждал чего угодно, и, кажется, готов был к принятию отвращения, ужаса и брезгливости. Ну, да, конечно… он меня любит, но все же еще плохо знает!

— Одного.

— Если этот человек не заслуживал смерти, то мне жаль. А если заслуживал — туда ему и дорога. Грим… мне даже близко не представить, каково жить с таким грузом, — быть орудием убийств и пыток, без тела и воли. Я бы сошла с ума.

— Откуда ты…

— Прочла. Пора и мне признаваться — ветер, когда унес с проезда от Живодерки, выбросил в лесу и указал на будку, где нашла часть тетради. Вторую отыскала в больнице. И я не знаю, что случилось после того, как тайна Тактио открылась и Титул ее избил…

— Ты столько дней знала… и не ушла…

Грим едва выговорил, то, что выговорил. А я кивнула:

— Не исчезла, не испугалась, не отвернулась. Слушай…

Пока он потрясенно закрыл лицо рукой, я озарилась мыслью. Расстегнула пальто, достала свой нож, оттянула свитер и надрезала его от горловины к ключицам. Плевать — выброшу, застежек на нем нет, а снять никак. Расстегнула верхние пуговицы платья. Решительно подошла, отняла руку и уложила его ладонь себе на шею и на ключицу.

Холодом обожгло. Грим весь нараспашку, вышел из дома как вышел, да и так не слишком заботился о тепле. Пальцы — лед!

— Не знаю, кто я там в твоем представлении, хоть прям богиня, но по правде сказать — я дуреха и эгоистка. Это тебе нужна реальность, а не мне. Почувствуй — я очень живая, очень телесная, очень земная.

А вот дальше со словами не сложилось: перехватило дыхание от ощущения падения. Восторг от скольжения вниз по гладким и послушным потокам воздуха. Я стояла на месте, а сила, что окутала все мое восприятие, несла меня также уверенно, как птицу несет ветер — пикирование к земле. Проклятье! Да это лавина! Рука Грима стремительно теплела, и через миг другой стала горячее моей озябшей кожи. Он сначала так и стоял, приросшим к земле, и все еще полуживым, но вдруг глубоко вдохнул, выдохнул с утробным хрипом и жадно сжал пальцы. Не жестко, не грубо, — на грани между схватил и погладил.