Ярмарка - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К СВАДЬБЕ ЖЕНИХ СДЕЛАЛ НЕВЕСТЕ УМОПОМРАЧИТЕЛЬНОЕ ПЛАТЬЕ ИЗ СЕРЕБРЯНЫХ ПЛАСТИН, УКРАШЕННОЕ НАСТОЯЩИМИ ГИГАНТСКИМИ ТРОПИЧЕСКИМИ БАБОЧКАМИ, А ТАКЖЕ ОДНИМ ИЗ ЗНАМЕНИТЕЙШИХ БРИЛЛИАНТОВ МИРА «ROXOLANA»!
ОН ПОДАРИЛ ЕЙ ПОИСТИНЕ КОРОЛЕВСКИЙ ЗАМОК НА БЕРЕГУ ТИХОГО ОКЕАНА!
ОН ПОДАРИЛ ЕЙ ЛУННЫЙ КРАТЕР ТИХО СТОИМОСТЬЮ В ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ!
«Как вы, Аглая, чувствуете себя в качестве невесты?»
«ГРАНДИОЗНО!»
«Кто приглашен на свадьбу?»
«ВСЕ ЗВЕЗДЫ!»
«А вы что подарили любимому жениху?»
«Я ПОДАРИЛА ЕМУ СЕБЯ!»
1
– Ну, привет, Степан.
– Привет.
Обменялись рукопожатием. Степан оглядел унылые стены.
Он и скуластый крепкий широкоплечий мужчина, что пожал ему руку, они оба были в пустой комнате, в здании тюрьмы, где он сидел.
Они давно не виделись.
И вот увиделись.
И Степан прекрасно знал, что он сейчас ему скажет.
– Ты должен жить, – тихо сказал сидящий напротив. – Пусть погибают щенки. Тебе нельзя с ними. Это верная смерть. Ты должен жить. Вожди должны всегда жить.
– А чернь – погибать, да? – тихо спросил Степан.
– Чернь – это значит народ, так?
– Народ… – усмехнулся Степан. – Я бы на твоем месте не бросался так просто этим словом.
– Я и не бросаюсь. Я просто хочу сказать тебе: мы еще свое возьмем.
– Свое возьмем, – эхом отозвался Степан.
Мужчина покопался за пазухой. Протянул Степану сверток.
– Бери. Здесь паспорт, виза, билет на самолет. В Нью-Йорк. Америка – не самое плохое место, чтобы там переждать смутное время.
– А у нас сейчас – смутное время?
Степан не протягивал руку. Не брал то, что ему протянули.
– Не цепляйся к словам. Прямо отсюда полетишь. Из Стригино. «Люфтганзой». Не надо ехать в Москву, в Шереметьево. Пересадка во Франкфурте. Разберешься.
– Разберусь. – Степан по-прежнему не протягивал руку. – А деньги?
– Как же я тебя, да без денег в Америку отправлю? Ты шутишь, братец.
– Я не шучу. Просто – спрашиваю.
– Здесь двадцать пять тысяч долларов. Надеюсь, на пару месяцев тебе хватит. Хорошо потусуешься.
Холодные, ледяные, хрустальные глаза Степана воткнулись в лицо мужчины, как два лезвия.
– Хорошо. Потусуюсь. Давай.
Он наконец протянул руку.
Сунул сверток в нагрудный карман.
– Рубаха уже грязная, извини, – похлопал себя по воротнику. – Не мылся тут сто лет… Воняю, как бомж.
– Сейчас выйдем отсюда, я тебя к себе увезу, там помоешься как следут… выпьем.
– Как мы отсюда выйдем? Из тюрьмы?
Глаза Степана разрезали бесстрастное лицо мужчины.
– Очень просто. Ногами. Я купил всех твоих тюремщиков. И судей твоих. И адвокатов твоих. И прокуроров. И губернатора твоего. Захочу – и президента твоего нового куплю. Все у меня – вот где!
Он показал Степану крепко сжатый кулак.
– И я тоже? – холодно спросил Степан.
– И ты тоже, Татарин, – так же внезапно холодно, ледяно отчеканил мужчина. – Не забывай о том, что ты, дорогой мой, – мой проект.
– Твой?
Лицо Степана было неподвижно, только углы губ дергались, будто бы он нюхал гадость.
– Кремлевский, если тебе так больше нравится. Только ведь я – не Кремль. Я – это я. Просто я. И ты об этом знаешь лучше всех.
Степан смотрел прямо на него. Старался смотреть прямо.
– Тогда я не пойму одного. Зачем – я – тебе?
Мужчина быстро, крепко и цепко охватил веселыми, хищными глазами лицо Степана, его плечи, руки.
– Потому что ты сильный. И любишь власть. А я люблю тебя… как сына. Не красней!
– Брось. Не ври. Не извивайся. Я не верю этому: люблю, любовь. – Степан сплюнул, будто сдувал табак с губы. – Это все – бабам говори. В напарники берешь?
– А ты – сейчас только догадался?
– Хороши мы с тобой будем, если…
Оборвал. Не договорил.
– Страна у нас тоже ничего. Хороша. Но плохо лежит. Обнищала бабенка. Колготки дырявые. Эта шлюшка побежит за любым, кто ей хорошую денежку кинет, а потом кулак покажет.
– Ой ли? Ты не знаешь наш народ.
– А ты – знаешь?
– Я – знаю.
– И я тоже знаю. Мы оба знаем.
– И какой он, наш народ?
Теперь задергались углы губ мужчины. Поползли вверх.
– Бедный.
Он уже открыто, широко, зубасто улыбался.
Встал со стула. Встал и Степан.
Мужчина насмешливо спросил:
– Я забыл, Степушка, ты какую водку любишь больше всего?
– Мне по хрену. Лишь бы закуска была нормальная.
– Закуска будет нормальная.
2
– Эй! Пацаны!.. Что вы делаете… ну что…
Ему в рот всунули что-то вонючее, мягкое.
Голоса над ним метались, вспыхивали, как фонари.
– А это – тот?!
– Тот, тот, давай кончай его…
– Ты, слышь, ты – Петр Строганов, да?!
Он ответил одними круглыми, выкаченными из орбит глазами.
Он глядел в лицо своей смерти.
Отвратительное было у нее лицо. Черная рожа. Ледяная.
– Слышь, давай живей, не тяни кота за хвост, седня праздник, между прочим, меня моя телка в гости пригласила…
– А этого тебе кто заказал?..
– Да эти… кто ж еще…
Кто – он уже не услышал.
3
Старик Матвеев варил на буржуйке суп из сушеных грибов, когда вдруг за окном, в затянутое узорами мороза стекло, кто-то тихо, как зверек, заскребся.
Старик Матвеев согнул скрипящие, больные колени, с трудом пригнулся перед окном, прислонил морщинистое лицо к ледяным узорам – и смотрел, смотрел, щурился, силился разглядеть, кто там, через ледяные хвощи, алмазные хризантемы.
– Бог ты мой! – Он чуть не выронил из руки ополовник. – Пушкин!
Дрожа, побрел, шаркая тапками, к двери.
– Лида, Пушкин…
Старуха Лида, семеня, так же шумно шаркая, побрела, потянулась за ним, как старая волчица за старым волком.
Они оба подошли к двери.
