Соблазн - Хосе Карлос Сомоса

Охвативший меня ужас превратил луч фонарика в театральный прожектор в руке безумца.

Я не закричала, по крайней мере я этого не помню, но не помню и того, сколько времени простояла, пытаясь как-то переварить открывшуюся перед моими глазами картину. Так, каждый раз, когда я, леденея от ужаса, прыгала в бассейн головой вниз, я не могла потом даже приблизительно восстановить ни одной мысли: в организме произошла химическая реакция, и все, что я есть, растворилось в том, что я видела.

Эта камера почти не отличалась от остальных. В углу были сложены одеяла, всюду прогнившее дерево, сырость. Отличие было на потолке. Четыре куклы были подвешены за шею к самым высоким доскам. Три были обычными – лысые, безрукие, грязные, голые. Четвертая была огромной, в человеческий рост, и именно она мешала двери открыться. Она тоже была голой, и хотя ее конечности были на месте, выражение лица с выпученными глазами свидетельствовало о гораздо большем страдании, чем у ее товарок. Она мягко, тяжело раскачивалась, а под ней лежал опрокинутый стул и элегантная мужская одежда.

Это был Алварес.

– Он не появлялся на работе всю неделю, – рассказывал Мигель, когда я позвонила ему во второй раз за ночь, и его успокаивающий голос эхом отзывался внутри салона машины, в которой я на полной скорости возвращалась в Мадрид. – Сначала подумали, что он уехал, но ни у него дома, ни в министерстве никто не знал о поездке… Сегодня в полдень официально объявили о его исчезновении… И говоришь, ты нашла его машину?

– Да, на выходе из этого… туннеля… Там, позади башни, есть такая дверца, и она была открыта… Алварес оставил машину там, поэтому я ее и не заметила, когда приехала.

– Ага. – Мигель делал паузы, будто записывал. – Это, наверное, было так ужасно – найти все это, солнышко. Сочувствую.

– Да, зрелище не из приятных. – Я кусала губы, обгоняя попутные машины, которые, как мне казалось, просто стояли. – Мигель, ты уверен, что ничего не знаешь об этом туннеле?

– Абсолютно ничего. Но если он был там, когда мы репетировали, то логично, что я ничего не знаю… Я тоже был в то время наживкой, припоминаешь? И естественно, читал ту часть своего контракта, которая набрана мелким шрифтом, где речь идет о предметах, обозначенных как…

Мне недоставало терпения, чтобы вынести типичные для Мигеля легалистские рассуждения, но я изо всех сил сдерживалась.

– Мне известно, что нам не все рассказывают. Но я спрашиваю о том, что именно это было…

– Я не знаю. А ты все там обошла? Надеюсь, ничего не трогала… Сейчас там целая армия спецов в фосфоресцирующих жилетах, которые досконально исследуют это место…

– Нет, ничего не трогала… Но ведь очевидно, что Алварес-то об этом знал.

– Очевидно, – откликнулся Мигель, и в его голосе послышалось замешательство. – Думаю, ты понимаешь, что с тобой захотят поговорить. У меня уже с дюжину пропущенных звонков и пять в очереди ожидания, два из которых от Падильи… Он же ухитряется звонить одновременно с двух телефонов, знаешь ли, – прибавил он, умудрившись пошутить, и я улыбнулась. – Что я хочу сказать… Это… А ты действительно поехала в поместье, чтобы… подумать?

Я сказала ему эту глупость, чтобы скрыть свои планы, связанные с Женсом. Учитывая даже, что Мигель знал о «фиктивном» характере смерти Женса, он понятия не имел, что я обращалась к тому за помощью. Естественно, я не была расположена об этом рассказывать. Так что, повторив свою версию, я добавила лишь, что была вся на нервах после исчезновения Веры и чувствовала потребность вернуться для медитации туда, где стала наживкой. Но вдруг мне пришло в голову, что вопрос Мигеля имел под собой другие основания.

– Слушай, то, что случилось с Алваресом, это же самоубийство, ведь так? – спросила я, пока стояла на первом светофоре, которому удалось меня остановить при въезде в Мадрид. В ушах у меня гудело.

– Разумеется. – Мигель, казалось, удивился моему вопросу. – Когда я звонил Падилье, чтобы передать то, что услышал от тебя, он сказал, что в кабинете Алвареса только что найдена прощальная записка… И честно говоря, чего-то подобного следовало ожидать – в последнее время он будто сгорел на работе… И конечно, он выбрал поместье из-за его удаленности…

«Ох, бедняга! Сгорел он. Посмотрел бы ты, в каком сейчас состоянии мы, наживки», – подумала я в раздражении, вспоминая встречу с Алваресом две недели назад, когда я заявила о своей отставке. Мне на самом деле было жаль его (это жуткое лицо, как будто повеситься – такая медленная пытка), но не очень.

Однако оставались детали, которые все еще шокировали меня. И мне хотелось обсудить их с Мигелем.

– Эти манекены, которые он подготовил, с персонажами из «Меры за меру»… Странно это. Помнится, Алварес никакого интереса к нашей работе никогда не выказывал…

– В последнее время он читал кое-что о филиях и театре. Падилья рассказывал…

– Но зачем подвешивать к потолку кукол, Мигель?.. Они так похожи на… – Я умолкла, предоставляя ему возможность самому догадаться о том, что я не договорила.

Ренар.

– Понимаю, на что ты намекаешь, солнышко, – прошептал Мигель, – но хочу напомнить, что Ренар погиб года три назад, перед самым арестом…

– Я знаю, но почему Алварес это сделал?

– А почему совершают то, что совершают, люди, у которых снесло крышу? – ответил вопросом на вопрос Мигель. – Думаю, у него были на то свои причины, но мы никогда о них не узнаем… Солнышко, я должен повесить трубку, а то Падилья отправит отряд быстрого реагирования, чтобы выломать мою дверь…

– Хорошо. А ты точно можешь держать оборону до завтра? Я страшно устала, Мигелин, и ни с кем не хочу разговаривать… Я сама поговорю с Падильей, завтра, прямо с утра, клянусь. И подготовлю доклад.

– Нет проблем. Надеюсь, что нет. – Он изобразил смешок. – Сейчас почти одиннадцать. Скажу им, что ты хочешь спать, а свои вопросы они смогут задать завтра… Самое главное – это чтобы ты отдохнула. Сначала Вера, а теперь еще… Ты должна восстановить силы, солнышко…

«Ты должна была бы уже заловить его», – подумала я. Но никакой Наблюдатель не прибежал в поместье, пуская слюни. Я ругала себя за то, что послушалась выжившего из ума старикана.

Вдруг, уже на своей улице, когда я подъезжала к подземной парковке, в голове возник новый образ: я лежу одна в постели – на этом ворохе простыней, где свила гнездо бессонница, и мне так захотелось попросить Мигеля приехать, даже не попросить, а умолять. Захотелось обнять его, ощутить всей кожей его горячее тело. Но я знала, что это невозможно. Он должен стать моей защитой и держать за меня оборону до завтра.

– Люблю тебя, солнышко, не забывай, – сказал Мигель и отключился.

– И я тебя люблю, – громко сказала я, стараясь проглотить вставший в горле ком. – Люблю тебя, люблю…

Я оставила машину на парковке, заглушила двигатель, но выходить не стала. Ждать – разве не это я умела делать лучше всего? Молча терпеть.