Соблазн - Хосе Карлос Сомоса

Вера облегченно вздохнула. Без сомнения, она обманулась, услышав какие-то звуки из соседней квартиры. «Боже, я и вправду вся на нервах…»

Успокоившись, она прошла те несколько метров, что отделяли ее от кухни, на пороге выросла ее тень. И – никого не увидела. Правда, кухня имела форму буквы «Г», и второй ее половины – той части, где помещалась стиральная машина, – видно не было. Совсем маленького закутка, но вполне способного укрыть человека. Последнее возможное укрытие. Она легонько толкнула дверь, и послышался характерный скрип. Дверь и раньше никак не могла раствориться сама собой. И Вера снова испугалась.

– Кто там? – спросила она пустоту. И почувствовала себя полной дурой – стоит тут и задает вопросы, не решаясь войти в собственную кухню.

«Не входи! – взывал ее инстинкт. – Беги. Уходи отсюда».

Но ведь это глупо. Как там может кто-то оказаться? Как мог он проникнуть в квартиру, если активирована сигнализация? Господи, да нет там никого, она уверена!

Или почти уверена.

И она решила войти. Но прежде, как хорошая наживка, внутренне подготовилась к представлению, которое должно спасти ее в случае любой, самой невероятной агрессии.

С готовой маской Жертвы она вытянула руку, включила свет и вошла.

Одно могу сказать: я никогда не вернулась бы в поместье, если бы не Вера.

Однако звонок Мигеля все мои сомнения по данному поводу стер в порошок. Он оказался для меня чем-то вроде ледяного душа: обновил, завел, лишил чувствительности.

«Исчезновение» – как раз это слово я бы ни за что не пожелала услышать в связи с именем Веры, но в данном случае без него было не обойтись. Просто-напросто минуту назад она была у себя дома, готовилась выйти на охоту, а мгновение спустя словно сквозь землю провалилась. Исчез даже сигнал ее подкожного чипа. Этим идиотам – дежурным в «Хранителях» – и в голову не пришло поднять по этому поводу тревогу, поскольку они решили, что Вера «испытывает игрушку» и собирается снова включить его, когда доберется до своего участка охоты. Но отсутствовали и какие бы то ни было доказательства того, что до Цирка она добралась. Звонки на ее телефоны тоже не дали результатов. Как и срочный осмотр квартиры: дверь взломана не была, сигнализация по-прежнему активирована, никаких следов борьбы. Все утро будут продолжаться поиски следов и аккуратный опрос соседей.

– Падилья разработал просто монументальный механизм поиска, – прибавил Мигель. И подчеркнул: – Мо-ну-мен-таль-ный, солнышко… Они ждут только зеленого света от Алвареса, чтобы запустить его, но он в отъезде… Я имею в виду Алвареса. Его пытаются найти. Ты меня слушаешь?

– Да. – Я слушала его, все еще лежа в постели, уставившись взглядом в потолок.

– Мы вот тут гадаем… а не упоминала ли в разговоре с тобой Вера… В общем, что она собирается куда-нибудь уехать, не знаю. Она ведь так импульсивна… Ты ничего такого не припоминаешь?

– Нет, она ничего не говорила.

Молчание.

– Солнышко, с тобой все в порядке? Может, мне к тебе приехать?

– Со мной все хорошо, спасибо. И – не нужно ко мне приезжать. Я тебе позвоню попозже.

Мигель все еще не отказался от отчаянной попытки приободрить меня:

– Перфис говорят, вполне возможно, что это не Наблюдатель. Верина квартира под прикрытием, как ты знаешь, не входит в зону слежения.

«Но он мог проследить за ней до самого дома, если заметил ее в Цирке прошлой ночью», – подумала я. А еще он мог изменить стратегию или район поиска – под воздействием этого своего «сотрудника», о котором Женс думает, что это его сын. Как бы там ни было, я знала, что Мигель хочет внушить мне ложные надежды, как и я – Вере, утром этого же дня. Я ограничилась тем, что, не шевелясь, продолжила его слушать.

– Кроме того, даже при самом плохом сценарии Вера сможет стать той идеальной наживкой, которая выведет его из игры… Поверь мне, солнышко, все будет хорошо…

– Ладно. Спасибо.

Во время обучения мне приходилось выполнять и такие упражнения, которые не требовали ни ума, ни памяти, ни ловкости, ни физической силы или даже воли, чтобы осилить их. Требовалось только терпеть. Просто-напросто дать пройти времени – тик-так, тик-так, – и эта боль или наслаждение, нередко и то и другое сразу, в конце концов тоже проходят. И пока Мигель пытался меня утешить, я делала именно это. Я не думала о случившемся. Не изливала душу. Не сжимала зубы и не напрягала мускулы. Я всего лишь терпела, уставившись в потолок.

«А что теперь, девочка? А, знаю – теперь ты будешь смеяться».

Моя поездка в поместье представляла собой то же самое упражнение: жать на газ и терпеть. Я выехала в полдень, сыграв дома еще одну изматывающую маску Экспозиции. Потом приняла душ, уложила все, что решила взять с собой, спустилась на подземную парковку, села в машину, нажала на газ и, кажется, не отпускала педаль, пока не оказалась на месте. Как я доехала, в памяти практически не сохранилось. Серое небо, словно нехотя, время от времени сеяло морось. Сидя за рулем, я думала о Вере. Думала о ней почти час – все время, что заняла поездка.

Поместье располагалось километрах в восьмидесяти к юго-западу от Мадрида, за почти обезлюдевшим после взрыва атомной бомбы 9-N районом. Места эти мало пострадали от прямого воздействия ядерного взрыва, но из-за повышенного уровня радиации правительством было принято решение эвакуировать оттуда всех. Городские предместья, предприятия и сельхозугодья – опустело все. А когда непосредственная опасность миновала, владельцы так и не изъявили желания вернуться. Последовали иски о возмещении ущерба, возник даже амбициозный план реконструкции территории при поддержке Европейского союза, отложенный раз, потом другой – по причине бесконечных дебатов и различных превратностей электоральных игр. В результате, по прошествии нескольких лет после взрыва, эти земли превратились во что-то вроде огромного города-призрака с домами и фабриками в руинах, то есть более чем удобным местом для размещения и полностью закрытого от мира, и только что открывшегося заведения, в котором нуждался Женс, – великолепного монастыря для его юных послушников.

Даже сейчас мне по-прежнему тяжело вспоминать о поместье. Думаю, в конце концов я призна́ю, что это был необходимый этап в моей работе, а то, что она мне нравится, сомнению не подлежит. Думаю также, что профессиональные наживки умеют отделять разум от желаний, а навести мосты через пропасть между ними способна только сила воли. Но мое рацио, все, что не имеет отношения к моему псиному, просто кипит от негодования при воспоминании о том, что пришлось пережить за годы ученичества. Я благодарна Небу за то, что после ухода Женса наши тренировки вошли в более спокойное русло, а также за то, что моей сестре не пришлось пройти через эти унижения.

Женс презирал обычный театр. Многие маски, утверждал он, должны осваиваться в полной изоляции и с чувством незащищенности. Нередко он заставлял нас репетировать в открытом море на борту его яхты, во время далеко не безопасных переходов. Или в своем доме в Барселоне, где правила устанавливал только он. Но он всегда мечтал об уникальном пространстве – закрытом и в то же время таком близком, – где «его наживки» чувствовали бы себя и в самом деле уязвимыми. Так что, когда он выбрал это лежащее в руинах поместье в «Призрачной зоне», несколько спин согнулось в угодливом поклоне и несколько рук поспешили подписать необходимые документы. Естественно, то были другие времена – изумление и паника перед ненавистью и безумием «общего врага» явно способствовали реализации проекта. Отдать одиноко стоящий дом и кучку подростков доктору Женсу – высоким чиновникам это не казалось чрезмерной ценой за спасение страны; в отношениях с ними Алварес сыграл ту же роль посредника, как и тот, что понадобился нацистскому правительству для передачи лаборатории и еврейских детей в распоряжение доктора Менгеле. В конце концов и тех и других так ни в чем и не обвинили, поскольку они были всего лишь анонимными бюрократами, которые с известной очередностью сменялись на соответствующих должностях. Если вина на ком-то и лежит, то на Женсе; остальное именовалось «политической ответственностью», которую всегда легко взять на себя, подав в отставку. Что же касается издевательств, которым подвергались в этом месте мы – неопытные девчонки и безусые мальчишки, отобранные Женсом для особого обучения, полагаю, они пошли по статье «побочные издержки».