Ведьмины круги (сборник) - Елена Матвеева

Я теперь думал о Москве, об университете, но тут встал вопрос: куда деть Динку? Мама была категорически не согласна оставить ее дома, если я буду жить в Москве. С собой взять? Мне популярно объяснили, что в общежитие с собаками не пускают, а снимать комнату в Москве очень дорого, и как увозить Динку из дома, если она ходит на кладбище, как на работу? Думать обо всем этом было противно и не хотелось. Как-нибудь все устроится. А может, Марьяна Динку возьмет?

Утром я услышал, как капель вызванивает по подоконнику. Солнце бьет в окно. Вот теперь-то любой заметит: весна!

Веточки березы унизаны капельками воды. Дрожат, переливаются капельки. Дерево – как драгоценная люстра с хрустальными подвесками.

Мы с Марьяной едем во Дворец культуры, чтобы посмотреть выставку мод. Но выставка, на которую стремилась Марьяна, закрылась, и я не расстроился. Мы стали бродить по залам. Дворец культуры в бывшем барском особняке, кругом лепнина, большие окна, а между ними зеркала.

Поднялись по лестнице и видим: огромное окно, а за ним плоская крыша, как терраса. Сверху ее наполовину прикрывает каменный козырек. Мы толкнули раму, переступили узкий подоконник и оказались на замечательной свалке. Здесь стояли несколько гипсовых бюстов с оббитыми носами и облупившейся побелкой, два великанских Деда Мороза и ободранная Снегурочка из папье-маше. Картины навалены, стенды, плакаты на деревянных щитах, старая мебель – стулья и диван с обтрепанными и порванными шелковыми сиденьями. А поодаль расхаживают голуби, взлетают и приземляются: где-то здесь живут.

Тепло, даже жарко, ведь мы еще не вылезли из зимней одежды. Расстегнулись, сняли шапки и рухнули на старый шелковый диван с округлыми подлокотниками.

Я не думал ее целовать, а если бы подумал, то, наверное, не решился бы. Но я ни о чем таком не помышлял, просто ее лицо оказалось совсем близко. Весна разукрасила его веснушками, они были даже на губах, и то, что веснушки вспрыгнули на губы, как будто переступили запретную черту, делало Марьянино лицо необычайно милым, трогательным и беззащитным. Не знаю, как это началось. Я смотрел, смотрел на веснушки, вдруг потянулся и поцеловал, чуть дотронулся до ее губ. Она не отстранилась, я опять поцеловал. И тогда она крепко обвила мою шею руками, и мы так поцеловались, что поплыла солнечная крыша с покачивающимися Дедами Морозами и Снегурочкой в дальнее плавание. Потом я куртку сбросил, а она пальто, и мы целовались не знаю сколько времени. И все плыли-плыли под весенними парусами под шелест голубиных крыл.

Это любовь. Теперь я думал о Марьяне очень даже часто. И теперь меня совсем не устраивало просто видеть Марьяну – мне постоянно хотелось уединиться с ней.

Когда мама увидела Марьяну, она пришла в ужас.

– У нее лицо как перепелиное яйцо! (Это про веснушки.) В старости она превратится в жабу!

Я не помню, чтобы когда-нибудь впадал в ярость. А тут физически почувствовал жаркую сухую волну гнева, которая прокатилась по телу.

– А мне нравится, – сказал я чуть слышно, – мне нравится ее лицо. И прошу больше не обсуждать ее лицо! И старость меня не волнует! Мне нравится! – прокричал я и выскочил из комнаты.

Я сидел у себя и цедил сквозь зубы: «Всех ненавижу, всех ненавижу, всех ненавижу…» – пока не опомнился. Кого это я ненавижу? Чушь какая! Я люблю Марьяну. Я люблю свою мать. Что бы мать ни сделала – я ее люблю. Правда, мне совсем не нужно, чтобы она непременно была рядом. Рядом пусть будет Марьяна.

После маминой критики Марьянино лицо не стало для меня хуже. Я трогал пальцем веснушки на губах, я тащил ее в подъезд от людских глаз. Она смеялась и не шла, а потом шла, и мы целовались так, что казалось, растворимся друг в друге. Даже страшно становилось, я уже понимал, что нельзя переходить определенную черту, я же за Марьяну отвечаю. «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил»…

Марьяне понравилась моя мать. Она сказала про нее:

– Красивая и уверенная в себе женщина. И сразу видно, счастливая женщина. И дом у вас очень хороший. Я не мебель, конечно, имею в виду.

К себе Марьяна меня не звала, сказала, что ее мама против того, чтобы к ней ходили мальчики.

– У нее испорченное воображение, она считает, что мальчишки приходят в гости только с определенной целью, – сказала Марьяна и засмеялась. – Глупости, хотя относительно тебя – в точку.

– Ну, это ты слишком! – обиделся я. – За кого же ты меня принимаешь?

– Шучу! – закричала она, толкнула меня в бок и помчалась по набережной, а я за ней, и Динка с нами понеслась с лаем.

– А можно к тебе зайти, когда мама на работе? – спросил я потом.

– Разумеется, нет. Соседи увидят, а еще и напридумают с три короба.

Я был у Марьяны…

Шли осторожно. Сначала она миновала длинный, крашенный зеленой масляной краской коридор, открыла дверь в комнату, тогда и я прошмыгнул. Мне казалось, мы играем в конспирацию. Но так было интереснее: красться, возбужденно смеяться, затыкая друг другу рот, воображать опасность. Впрочем, как знать, может, злонамеренность соседей и не была выдуманной?

Комната меня поразила. Мне претит роскошь, комнаты-музеи, но здесь было не просто бедно или скромно, а убого, неуютно. Мы ведь тоже жили в старом деревянном доме. А тут не живут, квартируют, что ли… Нет духа обитателей, духа Марьяны – таинственно-неуловимой, необычной, оригинальной.

У двери, поперек комнаты, высился платяной шкаф, выгораживая угол с кроватью. По краям шкафа восседали две куклы с поблекшими физиономиями, в выгоревших от солнца платьях. Стол, накрытый клеенкой, четыре стула, тумбочка с радиоприемником и письменный стол у окна со стопками книг, по большей части учебных. А других книг и нет.

Я ходил по комнате. Наверное, я должен был что-то сказать? Я припер Марьяну к горке подушек на кровати и полез обниматься. Не всерьез, подурачиться хотел. А она решила, что я взаправду.

– Ты что? – говорит. – С ума сошел?!

– А что такое? – притворно удивился я, удерживая ее. – Разве мама тебе не говорила, зачем мальчики ходят к девочкам?

– Пусти, дурак! – взвизгнула она, влепила мне пощечину и мгновенно затихла – испугалась. Почти так же внезапно начала целовать меня в щеки, лоб, глаза как сумасшедшая.

И тут мы оказались на кровати. Я знал, что надо сейчас же встать и уйти, но уже не мог этого сделать, тонул и понимал, что никто не спасет. Но раздался стук в дверь, и она заскрипела, открываясь.

– Мара, у тебя чайник на плите паром разрывается! – сказал женский голос.

А Марьяна уже выходила из-за шкафа. Она не стала приглаживать волосы и оправлять платье, она на ходу стаскивала его через голову и, по всей видимости, пыталась не пустить женщину в комнату дальше шкафа.

– Иду, – сказала она совершенно обычным, натуральным голосом. – Я переодеваюсь.

Затаившись на постели, я провел там неприятные минуты, пока не скрипнула, притворяясь, дверь и не раздались удаляющиеся шаги и голоса. Встал, разгладил постель, заправил выбившуюся рубашку, одернул свитер и причесался пятерней. Когда у двери послышались шаги, на всякий случай скрылся за шкафом. Но это была Марьяна во фланелевом халатике.