Декабристы и русское общество 1814-1825 гг - Вадим Парсамов

Переосмыслив уроки своей политической деятельности и осознав в полной мере бесперспективность вооруженной борьбы против правительства, Муравьев еще до восстания на Сенатской площади занял типично либеральную позицию, заключающуюся в стремлении заставить правительство под давлением общественного мнения проводить либеральные преобразования.

Муравьев умер 28 апреля 1843 г., как и его жена, от случайной простуды. «Смерть моего дорогого Никиты, – писал М. С. Лунин, – огромная потеря для нас, этот человек один стоил целой академии»[612].

В отличие от своего двоюродного брата Никиты Муравьева, Михаил Сергеевич Лунин не получил систематического образования. В соответствии с тогдашней модой отец Лунина, ничем не примечательный отставной бригадир, переложил воспитание сына на гувернеров-иностранцев. Правда, выбор оказался удачным. Учителями будущего декабриста «были: англичанин Форстер, французы Вовилье, Батю и Картие. Швед Курулф и швейцарец Малерб»[613]. От них Лунин получил прекрасное знание иностранных языков и привычку к постоянному самообразованию. В бурную эпоху наполеоновских войн молодежь быстро взрослела. Семнадцатилетний корнет кавалергардского полка, Лунин принял боевое крещение при Аустерлице. Затем была кампания 1806–1807 гг., орден Св. Анны 4 степени за Фридлянд, производство в поручики и возвращение в Россию. Безумная отвага, проявленная на полях сражений, в мирной жизни обернулась лихими поступками человека, презирающего казенщину и серые будни армейской жизни. О проделках молодого Лунина, его дуэлях, успехах у женщин ходили легенды.

Но это была лишь внешняя сторона, скрывающая упорный и постоянный процесс самообразования. Как вспоминал близкий друг Лунина Ипполит Оже, «усиленная умственная деятельность рано истощала его силы». Иностранные языки, усвоенные с детства, впоследствии интересовали Лунина не только как «ключи современной цивилизации», но и как религиозно-философская проблема: «Одной из тяжких кар для людей было смешение языков: “смешаем Язык их” (Быт. XI. 7). Одним из величайших благ был дар языков: начали говорить на разных языках (Деян. Ап. II. 4)»[614]. С этой точки зрения человек, не владеющий иностранными языками, живет в мире языковом смешении и подвержен первоначальной языковой каре. И наоборот, человек, постигший иностранные языки, обладает божественным даром понимания другого. В религиозном плане это соответствует противопоставлению иудаизма как замкнутой внутри себя религии и открытости христианства. «Св. Павел ставит <дар> знание языков наряду с апостольством, даром пророчества и способности творить чудеса <…> Он желает, чтобы языками владели все, и благодарит бога за то, что сам владеет ими более <всех> других»[615]. Для Лунина важно, что апостолы говорят на всех языках и обладают способностью понимать и быть понятыми людьми различных культур.

Наднациональное объединение людей на основе каких-либо высших принципов для Лунина всегда было выше национального самоопределения. По свидетельству Ипполита Оже, Лунин еще в 1817 г. говорил: «Гражданин вселенной – лучше этого титула нет на свете»[616]. Эти слова являются ключом к пониманию культурной позиции молодого Лунина. Словосочетание гражданин вселенной – дословный перевод с французского citoyen de l’univers, которое, в свою очередь, является калькой с греческого ό κόσμοϋ πολίτης. В XVIII – начале XIX в. это была широко распространенная формула, противоположная культурной маске патриота[617]. Понятие гражданин мира встречается уже в «Опытах» Ф. Бэкона: «Если человек приветлив и учтив с чужестранцами, это знак того, что он гражданин мира и что сердце его не остров, отрезанный от других земель, но континент, примыкающий к ним»[618]. Эти слова Бэкон писал в одну из самых мрачных эпох европейской истории – в эпоху религиозных войн, крайней нетерпимости, костров инквизиции, процессов ведьм и т. д., когда образ врага становится навязчивой идеей массового сознания. Характеризуя эту ситуацию, Жан Делюмо пишет: «Потенциальные преступники, на которых может обрушиться коллективная агрессивность, – это прежде всего иностранцы, путешественники, маргиналы и все те, кто не интегрирован в общество либо из-за нежелания принимать его верований, как, например, евреи, либо потому, что в силу очевидных причин должны быть отброшены на периферию социальной сферы, как, например, прокаженные, либо просто потому, что они пришли откуда-то из другого места и уже поэтому кажутся подозрительными»[619].

В такой обстановке космополитические идеи звучали как призыв к терпимости и взаимопониманию. Наибольшее распространение эти идеи получили во Франции в середине XVIII в., когда сложилась так называемая Республика философов – небольшая группа людей, говорящая от имени всего человечества с позиций Разума, грандиозным воплощением которого стала знаменитая Энциклопедия. Для французских энциклопедистов понятия философ и гражданин вселенной, по сути, тождественны. В этом они идут непосредственно от античной традиции[620]. Одним из частных проявлений французского просветительского космополитизма было восхваление Англии – традиционного врага Франции. Английский «миф» космополитичен по своей природе, так как Англия наделяется не национальными, а общечеловеческими чертами. С другой стороны, Британия с ее всемирной торговлей и колониями воспринималась как общемировая держава. Отсюда ее принципиальный космополитизм. Неслучайно одно из значительных произведений английской литературы XVIII в. – роман О. Голдсмита – называется «Гражданин мира». Голдсмит возводил идею мирового гражданства к Конфуцию: «Конфуций наставляет нас, что долг ученого способствовать объединению общества и превращению людей в граждан мира»[621]. Примером практического космополитизма могут служить слова англичанина, пожертвовавшего 10 гиней французам, находящимся в английском плену во время Семилетней войны: «Лепта англичанина, гражданина мира, французам пленным и нагим»[622].