Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

– Так, все быстро замолчали и покинули помещение, ясно?

Она узнала профессора Бертольда по голосу и резкости выражений.

– Кто здесь главный, в этом бардаке? Вы? – спросил он Кудрие.

– Вот уже четверть часа, как – нет, – ответил экс-комиссар.

– Продляю ваши полномочия на пять минут, – постановил хирург. – Выставите-ка свою команду, пока малышка снова не отрубилась. – И, разглядев Постель-Вагнера в клубах дыма его трубки, удивился: – А ты что здесь забыл? Твои холодильники есть запросили? Набираешь добровольцев?

– Мне тебя не хватало, Бертольд, я вернулся к тебе со своей любовью.

Бертольд, Марти, Постель-Вагнер, товарищи по университету…

Когда все освободили помещение, Жервеза получила наконец недостающую информацию.

– Сбившая вас машина охотилась за вашей шкуркой, – объяснил ей профессор Бертольд, – но вы девочка крепкая, отделались тремя сутками крепкого сна. Поверьте мне, в нашем деле трое суток сна – большое благо. Повернитесь, – приказал он, задирая ее сорочку.

Руки хирурга стали зондировать ее скелет. Лодыжки, колени, бедра, позвоночник, плечи, шейные позвонки: тут покрутил, там согнул, здесь повертел, бормоча себе под нос:

– Так, кости целы… сильное животное. Каркас выдержал удар.

Он шлепнул ее по мягкому месту.

– Обратно, на спину.

Теперь он ощупывал живот.

– Так больно? А так? Нет? Здесь тоже не больно? И здесь нет?

Нигде. Ей не было больно нигде.

– Прекрасно. Потроха на месте. Ни малейшего внутреннего кровоизлияния.

Он одернул ей подол и поднялся.

– Хорошо.

Вдруг он почему-то замялся. Оглянулся на закрытую дверь, подвинул себе стул и напряженно уставился на Жервезу.

– Скажите… эта малышка по соседству… Мондин…

«Уже?» – подумала Жервеза.

– Она вас обожает, малышка Мондин, она мне все о вас рассказала, о вас, о вашем Боге, вашем автоответчике, ваших украденных курочках, ваших раскаявшихся сутенерах, ваших вновь обращенных полицейских… всё.

Он наклонился ближе.

– А вы… вы могли бы сказать мне два-три слова о ней?

– Что, например? – спросила Жервеза.

– Многое она пережила?

– Тридцать один год, – ответила Жервеза.

Бертольд посмотрел на нее долгим взглядом, покусывая губы.

– Так, – сказал он.

И повторил:

– Так.

Он встал.

– Понятно.

Встряхнул головой.

– Ангел на страже! Жанна пасет своих овечек.

Он все не решался уйти.

– Значит, ни единого слова о Мондин, да?.. Ладно, хорошо, отлично.

«Быстро повзрослел, – подумала Жервеза, – как большинство парней». (Она не говорила «мужчины», она говорила «парни». Наследственное, от матери, Жанины-Великанши.)

Бертольд стоял, раскачиваясь на месте.

«Мондин-то уж точно ничего не нужно выведывать у меня о вас, профессор, – продолжала думать Жервеза. – Она сама за три секунды отсканировала вас целиком».

Наконец он направился к выходу. Но, взявшись за ручку двери, обернулся.

– Можете выписываться уже сегодня, после того как сделаете контрольные снимки. Антракт окончен, милейшая. Пора занимать свое место в общей куче дерьма.

Жервеза остановила его на пороге.

– Профессор Бертольд!

Он обернулся.

– М-да?

И Жервеза выдохнула наконец то единственное, чего он ждал:

– Все, что я могу сказать о Мондин, это то, что будь я парнем, я была бы рада просыпаться рядом с ней каждое утро.

– Двойняшек делают в спаренных кроватях.

Я, наверное, тоже буду долго вспоминать о нашем пробуждении, там, у подножия Веркора, тем утром.

Жюли скользнула ко мне под одеяло. Она прошептала это в качестве утешения:

– Двойняшек делают в спаренных кроватях.

Замечательная фраза, это звучало, как сообщение из Лондона, французы – французам, сообщение об освобождении на моих радиоволнах с помехами.

– Повторяю: двойняшек делают на спаренных кроватях.

Наши руки уже замешивали тесто будущего, когда торопливый стук в дверь прервал знаменательное событие.

– Мадам, мсье, спускайтесь, скорее! Полиция пришла. Вас спрашивают.

Жюли с превеликим удовольствием дала бы стражам порядка поскучать в ожидании, но что-то во мне отказывалось зачинать новую жизнь под охраной полиции. Я быстренько спустился, на ходу натягивая рубашку и проясняя сознание.

Какой-то постоялец вопил в холле гостиницы. Дежурная горничная пыталась его утихомирить.

– Тише, мсье! Сейчас еще совсем рано! Вы всех разбудите! Я здесь одна, мне не нужны неприятности!

Уступив ее увещеваниям, крикун продолжал вопить, но шепотом.

Автоинспектор записывал его вопли в блокнот.

– Вы господин Малоссен? – обратился ко мне его неизбежный напарник, увидев, как я кубарем спускаюсь с лестницы.

Я подтвердил, что я – это я.

Этот тоже достал блокнот.

– Номер 25?

Да, правильно.

– У вас был белый грузовик?

– Да.

– Так вот, у вас его больше нет, угнали.

– Как и машину этого господина, – прибавил первый, указывая на крикуна, который импровизировал теперь на тему незащищенности, иммиграции, утраченных ценностей, коррумпированных левых, продажных правых, многообещающих завтра, спящих ночных сторожей, грядущей силы власти и медлительности полицейских.

– Полчаса! Вы ехали полчаса! Я засек!

– Вы не один на свете, – парировал первый полицейский.

– К сожалению, – прибавил второй.

– Как вы разговариваете, я налогоплательщик! – взорвался гражданин.

– Тише, мсье, – умоляюще заныла горничная. И тут появилась Жюли. Обе шариковые ручки прервали свой бег по бумаге, а крикун так и застыл, открыв рот. Да что там говорить, я и сам не устоял. Каждый раз, как появляется Жюли, я вижу только Жюли.

– Угнали наш грузовик, – сказал я, чтобы прервать немое очарование.

– У вас есть документы на транспортное средство? – спросил наш полицейский, будто очнувшись.

– Они остались в кабине, – ответила Жюли. И прибавила:

– Мы взяли грузовик напрокат.