Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

– Залезай в машину, Тома.

Свободной рукой она легонько хлопнула ребенка по голове, и он вскочил в машину, прижавшись в Постель-Вагнеру.

– Не так близко, – поправила племянница, – чтобы доктор мог переключать скорость. О чем ты думаешь?!

Тома отпрянул, будто его током дернуло.

– Так, – одобрила племянница. – Теперь вы.

Два пальца, как жало змеи, впившись ей в ребра, впихнули согнувшуюся пополам старушку на сиденье рядом с внуком. Тем же движением племянница прижала старика к задней дверце.

– А куда это вы собрались так поздно?

Он хотел ответить, но от давления на грудную клетку и боли в вывернутой руке у него перехватило дыхание.

– В вашем-то возрасте! И вам не стыдно?

Старик испуганно всхлипнул. Племянница слегка ослабила свои тиски.

– Откройте дверцу.

Пальцы старика нащупали ручку, и он кое-как открыл эту дверцу. Его оторвали от машины, грубо отпихнули, и, пока он считал носом плитки на полу в холле, задняя дверца «скорой» захлопнулась, и рукоятка револьвера обрушилась на череп Шестьсу, лежавшего под белой простыней.

– Так, – сказала племянница, – не легавый, уже хорошо, и он, в самом деле, мертв.

Она откинула простыню, подставляя татуированное тело неяркому свету лампочек салона.

– И это правда мой дядюшка… – прошептала она.

Она повеселела:

– Смотри, Тома, какая красота, дядя в наследство.

Ребенок не обернулся. Постель-Вагнер чувствовал, как от него волнами идет страх.

– Гони! Поехали! – хлопнула она доктора по плечу.

Судебный медик тронулся с места, и «скорая» медленно покатилась по пустынной улице.

Племянница весело продолжала:

– Вы заметили, доктор? За всю эту операцию я ни разу не подставила себя. Всегда прикрывалась чьим-нибудь телом. Техника защиты!

Она наклонилась к спинке переднего сиденья.

– Запоминай хорошенько, мой маленький Тома. Мужчина должен быть щитом для женщины.

Постель-Вагнер мягко переключил на вторую.

Во второй раз просвистела рукоятка револьвера. Три жестких удара разнесли радиоустановку скорой помощи.

– Нечего детям радио слушать: войны, убийства, дикая музыка, скандалы всякие… очень, очень вредно.

Первый перекресток был через пятьдесят метров. Постель-Вагнер спросил:

– Куда мне: направо, налево, прямо?

Племянница усмехнулась.

– У вас крепкие нервы, доктор. Ледрю-Роллен. Налево.

Потом спросила:

– Ты любил радио, Тома? Нет? Тебе больше нравился телевизор?

Постель-Вагнер отметил прошедшее время глаголов. Что-то замкнуло у него в мозгу. Ребенок не ответил. Постель-Вагнер ехал все так же на второй. Он вел плавно, без малейших толчков.

– Вы никогда не превышаете тридцати в час, доктор?

Племянница бросила взгляд через плечо. Она звонко, по-мальчишески, рассмеялась.

– Чтобы нас легче было вести?

Но зеркало заднего вида отражало пустую авеню Ледрю-Роллен.

– Это же не похоронная процессия, в конце концов! Поднажмите!

Постель-Вагнер легко нажал на газ.

– Неплохо придумано с халатом, да? Представьте себе, дед Тома был парикмахером. Но потом он умер.

Постель-Вагнер опять сбавил скорость, как будто внимательно прислушиваясь к тому, что говорилось.

– И его Тома, должно быть, не слишком любил, – продолжала племянница.

– Вы никогда не молчите? – спросил Постель-Вагнер в тоне обычного разговора.

Племянница, умолкнув, задумалась над этим вопросом. Она красноречиво приложила в раздумье палец к губам.

– Нет, – ответила она наконец. – И знаете почему?

– Почему? – спросил Постель-Вагнер.

– Потому что в тот день, когда я замолчу, я не скажу больше ни слова.

«Скорая» плелась почти шагом.

– А когда женщина до такой степени молчалива, это уже конец света.

Она придвинулась и сказала прямо в ухо Постель-Вагнеру:

– Кстати, о конце, если вы и дальше будете со мной дурака валять, доктор, ваш – не за горами. Поворачивайте направо, улица Шарантон, и в последний раз повторяю: быстрее.

Постель-Вагнер повернул за угол на той же скорости.

– Газу! – заорала вдруг племянница, воткнув дуло револьвера под челюсть врачу.

Правая нога Постель-Вагнера надавила на педаль, и «скорая» рванула вперед. Вцепившись в спинку сиденья, племянница удержалась. Но тут послышался стук. Это задняя дверца открылась от удара носилок, которые снялись с якоря.

Тело Шестьсу выскочило в ночь.

– Черт!

Скорая с визгом затормозила.

Выпучив глаза, обернувшись на открытую заднюю дверцу, племянница и доктор смотрели, как сноп искр вырвался из-под скрежещущих об асфальт носилок.

– Вот это да!

Племянница обернулась, впившись в доктора расширенными зрачками.

– Вы это специально сделали?

– Это не я хотел ехать быстрее, – заметил судебный медик, не сводя глаз с носилок.

– Точно, – сказала племянница. – Задний ход. Быстро!

Врач повиновался. Распахнутая настежь откидная дверца приближалась к носилкам, как разинутая пасть кашалота.

– Стоп!

Они были в нескольких метрах от тела.

– Выходите. Обойдите сзади и втащите эти носилки.

– Он весит девяноста два килограмма, – заметил Постель-Вагнер.

Взгляд племянницы скользнул по пустынной улице. Немного поколебавшись, она сдержалась.

– Нет уж, доктор, я шагу не сделаю из этой машины. Выходите, подтащите носилки досюда. Я останусь внутри и помогу вам втянуть дядю на место. Это единственное, что я могу для вас сделать, ну или убить вас…

Судебный медик открыл боковую дверцу, обошел машину сзади и взялся за ручки носилок. Пока Постель-Вагнер, пятясь, тащил носилки, согнувшись под тяжестью Шестьсу, племянница повернулась к Тома и его бабушке:

– Вот видите, – сказала она, приветливо улыбаясь, – он хотел оставить вас одних, но я вас не бросила.

Когда она вновь обернулась, спина врача уже вписалась в квадрат открытой дверцы.

– Браво! – вскричала племянница. – С виду не крепкий, а ведь дотащили! Теперь слушайте меня внимательно.

Пауза.

– Вы меня слушаете?

Постель-Вагнер сделал знак, что слушает.