Всеобщая история любви - Диана Акерман

– Когда я была маленькой, я вела себя, как мальчишка-сорванец, и ужасно этим гордилась, потому что мне казалось, что так я больше похожа на мальчишку, а я хотела быть мальчиком, потому что у мальчишек жизнь веселее. Я знаю, что женщины, которые стоят на крайне феминистских позициях и полностью разделяют идеалы феминизма, думают, что мы не отличаемся от мужчин. Но я думаю, что мы очень разные – что мы различаемся и психологией, и интересами, и нашим отношением к собственному телу и к другим людям. И это совершенно внутренняя жизнь – то сексуальное «я», которое просто так не увидеть – разве что взяв специальное зеркало и хирургический расширитель и рассмотрев с их помощью свои внутренние органы. Вы спрятаны у себя внутри. У мальчиков все «достоинства» на виду. Они могут их контролировать. Они могут показывать их другим. Представьте себе, что вы пытаетесь сделать это со своим влагалищем. Что вы там увидите? Ничего – пока у вас не будет партнера, который захочет заглянуть внутрь и все хорошенько рассмотреть, – и тогда это будет что-то невероятное.

– Потому что тогда тебя познакомят с почти невидимыми частями тебя самой, – добавляю я.

– А когда ты это обнаруживаешь, это будет интересно и очень здорово. Так что, как мне кажется, то ощущение тайны, которое связано с полом, вполне реально. И здесь есть разница между мужским и женским отношением к миру. Мужчины пронизывают, овладевают, проникают…

– Играют в гольф… Забивают шары в лузы?

Линда смеется:

– Вот именно. Женщины обхватывают лошадей своими ногами. У многих девушек любовь к лошадям исчезает, как только их сексуальная энергия переносится на мужчин. В определенном возрасте люди, судя по всему, перерастают чувства к лошадям. Думаю, что лошадей больше любят те девочки, которым не нравится тот идеал женственности, который навязывает им общество. Но теперь это представление о женственности изменилось, так что есть, наверное, разница между сегодняшними девочками и теми, какими они были в моем детстве. Но я помню, что, кроме историй о лошадях, я постоянно читала про диких животных, про одинокого волка, про собак, которых разлучили с хозяевами, и им пришлось долго жить бездомными. Мне нравилась дикая природа, нравилась независимость животных. Но когда животное становилось обычным человеком, история для меня изменялась и теряла свою притягательную силу. Я всегда чувствовала, что превращение в конце – которое как-то возвращало всех в реальность, к нормальному положению вещей, – было тем самым предательством, о котором должна была рассказывать история. В угловатом животном мы отчасти любим его уродство, его грубость – нелепую наружность, скрывающую нежное сердце. А когда оно становится красивым и большим и выглядит как Дэн Куэйл, то и внимания не стоит.

Рассмеявшись, я рассказала ей о парных фотографиях в рамках, стоявших у моей постели – кадрах из классического фильма Жана Кокто «Красавица и Чудовище». Волшебные сказки полны женщин, которые выходят замуж за животных, – и не все они превращаются в принцев.

– А почему, как ты думаешь, женщин влечет к этим красивым животным? – спрашиваю я Линду.

– Ответ очевиден: их сексуальная мощь, обещающая быть огромной и устрашающей, что очень возбуждает и стимулирует. И в социальном, и в сексуальном отношении большинство женщин видят что-то очень приятное в том, когда их порабощают, парализуя их волю, – и не только потому, что это позволяет женщине не чувствовать свою ответственность за это, хотя, когда тебе за пятьдесят, это, конечно, очень важно. Если вы очутились посреди океана и видите всю эту бушующую мощь – вы чувствуете трепет. Такой же трепет я ощущаю, когда лечу в самолете, и он идет на посадку, и весь дрожит и ревет. Я обожаю это ощущение. Женщинам, чтобы заявить о своей сексуальности, остается не так уж много. Большое животное – это та сексуальная мощь, которую женщина может видеть и осязать, но она чувствует, что за внешней силой у этого животного скрывается глубокая уязвимость. Все это придает ей силу. Посмотри, сколько женщин влюбляются в ковбоев (независимо от того, кто он на самом деле – действительно «ковбой Мальборо» на ранчо или нет) – крутых и молчаливых парней; женщина думает, что только ей одной удастся найти путь к его сердцу. Есть что-то соблазнительное в мужчине, который укрощает беснующееся под ним дикое животное, но это, разумеется, обрекает женщину на страдания, потому что настоящий ковбой просто обязан ускакать на коне в сторону заката; а если нет, если он позволит ей себя приручить, – значит, он совсем не настоящий ковбой. Следовательно, она проигрывает в обоих случаях.

Всегда существовали легенды о победах над минотаврами, драконами или какими-нибудь другими грозными силами природы. У нас такая мягкая, ранимая кожа, мы так уязвимы в этом мире. Древние люди боялись грома; в чертогах, озаряемых молниями, расхаживали боги, которых людям надо было или ублажить, или победить. Во время охоты люди, как правило, сталкивались со зверем лицом к лицу. Женщина верхом на лошади попеременно то управляет, то подчиняется той части своей природы, которая представляет собой дикого, храпящего, мощного, с развевающейся гривой зверя, строптивого и прекрасного. Никто не понимал этого лучше Дэвида Герберта Лоуренса. В рассказе «Сент-Мор», новелле о женщинах и лошадях, главная героиня околдована жеребцом, прекрасным и норовистым. Собираясь купить его, она думает о том мире, который он представляет:

Меня до сих пор зачаровывает дисциплинированность и осторожность лошади, ее строптивое недовольство при каждом повороте, изысканная, чувственная игра мышц, грациозная сила. И это стало мне особенно очевидно в один холодный зимний день, несколько лет назад, когда я ехала без седла на кобыле по кличке Аппалуза, быстро пуская ее рысью на крутых поворотах, и я впервые сидела на лошади по-настоящему крепко, не скользя и не покачиваясь. Мои ноги сжимали ее брюхо, как подпруга, и, когда она шла иноходью, ее сердце билось у моих коленей. Я сидела уверенно, прислушиваясь к равномерному – цок-цок-цок – стуку ее копыт и контрапункту – тук-тук-тук – ее сердца. Зачарованная этим нежным биением, став его частью, я словно парила, как мелодия, над этим синкопированным ритмом. От ее груди и шеи поднимался приятный плотный пар. Когда я слегка надавила ногой на ее брюхо, она сменила ритм бега, и мне стало так хорошо при виде ее работающих лопаток; мне были приятны влажный запах разгоряченной гривы, ритмическое покачивание ее головы. Мои ноги покалывало от вибрации – и ее, и моей. Обезумев от радости, я, как была, без седла, перескочила на лошади через несколько невысоких заборов, хватаясь за ее шкуру, от которой шел пар, когда мы преодолевали препятствие за препятствием. На мгновение, в промежутке между двумя столбами, мы отрывались от земли и сквозь скудный зимний свет летели к солнцу, которое в конце долины, на горизонте, разливалось горячим желтым потоком. Когда мои ноги словно слились с ее телом, мы взлетели над забором, как над пеленой тумана, под которым лежал мир людей. За эти несколько секунд я почувствовала себя, до дрожи в сердце, частью природы и, возликовав в восторге от скорости и солнечного света, – частью древнего как мир экстаза Земли. Жизнь, пронизывая меня, растекалась по моим жилам подобно тому, как ветер со свистом налетал на зимние деревья. Огромные, маслянисто-черные вороны каркали нам вслед, словно кашляли в тумане. А потом над холмами начала разливаться ночь, как огромная струя черных чернил, вымарывая все цивилизованное и безопасное.