Лорд Джим. Тайфун (сборник) - Джозеф Конрад

– Тот, кто выдернет руку или повернет голову, умрет на месте, – сказал он. – Марш!

Напряженные, они дружно шагнули вперед; он следовал за ними, а подле него шла девушка в длинном белом платье и несла факел; ее черные волосы спускались до талии. Прямая и гибкая, она словно скользила, не касаясь земли; слышался лишь шелковистый шорох и шелест высокой травы.

– Стой! – крикнул Джим.

Берег реки был крутой, снизу понесло холодком; свет падал на темную воду у берега, пенившуюся без журчания. Направо и налево виднелись ряды домов под резко очерченными крышами.

– Передайте мой привет шерифу Али, пока я сам не пришел к нему, – сказал Джим.

Ни одна из голов не шевельнулась.

– Прыгай! – прогремел он.

Три всплеска слились в один, взлетел сноп брызг, черные головы закачались на поверхности воды и исчезли; слышались лишь плеск и фырканье, постепенно замиравшие. Люди усердно ныряли, страшась прощального выстрела. Джим повернулся к девушке – безмолвному и внимательному свидетелю. Сердце его вдруг словно расширилось в груди, и что-то сдавило ему горло. Вот почему он, должно быть, молчал так долго, а она, ответив на его взгляд, взмахнула рукой и бросила в реку горящий факел. Резкая огненная полоса, прорезав ночь, угасла с сердитым шипением, и тихий, нежный звездный свет спустился на них.

Он не сообщил мне, что сказал, когда наконец вернулся к нему голос. Не думаю, чтобы он был очень красноречив. Было тихо, ночь окутала их своим дыханием, – одна из тех ночей, какие словно созданы для того, чтобы служить приютом неясности; бывают моменты, когда душа как будто освобождается от темной своей оболочки и молчание становится красноречивее слов. Про девушку он рассказал мне:

– Она разнервничалась немножко. Возбуждение, знаете ли… Реакция. Должно быть, она страшно устала… и все такое. И… и… черт возьми… понимаете ли, она ко мне привязалась… Я тоже… не знал, конечно… и в голову мне не приходило.

Тут он вскочил и стал взволнованно шагать взад и вперед.

– Я… я горячо ее люблю. Сильнее, чем могу выразить словами. Конечно, этого не расскажешь. Вы по-иному относитесь к своим поступкам, когда начинаете понимать, когда каждый день вам дают понять, что ваша жизнь нужна – абсолютно необходима – другому человеку. Мне это дано почувствовать. Удивительно! Но подумайте только, какова была ее жизнь. Ужасно, не правда ли? И я нашел ее – словно вышел на прогулку и неожиданно наткнулся на человека, который тонет в темном глухом местечке. Она словно доверила себя мне… Я думаю, что в силах принять это доверие.

Должен сказать, что девушка незадолго до этого оставила нас вдвоем. Он ударил себя в грудь:

– Да! Я это чувствую, но я верю, что достоин принять свое счастье.

У него была способность находить особый смысл во всем, что с ним случалось. Так смотрел он на свою любовь; она была идиллична, немного торжественна, а также правдива, ибо он верил с непоколебимой серьезностью юноши. В другой раз он сказал мне:

– Я живу здесь всего два года, и теперь, честное слово, я не представляю себе, как бы я мог жить в другом месте. Одна мысль о внешнем мире пугает меня, потому что, видите ли, – продолжал он, опустив глаза и кончиком ботинка разбивая кусок засохшей грязи (мы прогуливались по берегу реки), – потому что я не забыл, почему я сюда пришел; еще не забыл!

Я старался на него не смотреть, но мне послышался короткий вздох; некоторое время мы шли молча.

– По совести сказать, – заговорил он снова, – если только можно забыть такое… то я думаю, что имею право выбросить это из головы. Спросите любого человека здесь… – Голос его изменился. – Не странно ли, – продолжал он мягким, почти умоляющим тоном, – не странно ли, что все эти люди, которые готовы для меня на все, никогда не смогут понять? Никогда! Если вы мне не верите, я не могу их вызвать свидетелями. Почему-то тяжело об этом думать. Я глуп, не правда ли? Чего мне еще желать? Если вы их спросите, кто храбр, честен, справедлив, кому готовы они доверить свою жизнь, – они назовут Тюана Джима. И, однако, они никогда не смогут узнать истинную правду…

Вот что он мне сказал в тот последний день, какой я с ним провел. Я не пропустил ни одного его слова; я чувствовал, что, хотя он и хочет еще что-то сказать, все-таки не сумеет осветить сущность дела. Солнце, своим сгущенным сиянием превращавшее землю в беспокойный комок пыли, опустилось за лесом, и свет опалового неба, казалось, окутывал мир иллюзией спокойного и задумчивого величия. Слушая его, я – не знаю почему – так отчетливо замечал, как постепенно темнеет река, воздух, неумолимо надвигается ночь, безмолвно опускаясь на все видимые предметы, стирая очертания, все глубже погребая мир, словно засыпая его неосязаемой черной пылью.

– Боже! – неожиданно начал он, – бывают дни, когда человек кажется себе слишком нелепым; но я знаю, что могу сказать вам все. Я говорил о том, что покончил с этим… с этим проклятым происшествием, оставшимся позади… Стал забывать… Честное слово, я не знаю! Я могу об этом говорить спокойно. В конце концов, что это доказало? Ничего. Полагаю, вы думаете иначе.

Я шепотом запротестовал.

– Не важно, – сказал он. – Я удовлетворен… почти. Мне нужно только заглянуть в лицо первого встречного человека, чтобы вернуть себе уверенность. Нельзя заставить их понять, что во мне происходит. Ну так что ж! Послушайте! Я действовал не так уже плохо.

– Не плохо, – сказал я.

– И все-таки вы бы не хотели видеть меня на борту своего собственного судна, а?

– Черт бы вас побрал! – крикнул я. – Прекратите!

– Ага! Видите! – воскликнул он с добродушно торжествующим видом. – А попробуйте-ка сказать об этом кому-нибудь из здешних. Они сочтут вас дураком, лжецом или еще того хуже. Вот почему я могу это выносить. Кое-что я для них сделал; но вот что они сделали для меня?

– Дорогой мой, – сказал я. – Для них вы навсегда останетесь неразгаданной тайной.

Последовало молчание.

– Тайна, – повторил он, не поднимая глаз. – Ну что ж, я должен навсегда здесь остаться.

После захода солнца тьма как будто налетала на нас с каждым дуновением ветерка. Посреди обнесенной изгородью тропы я увидел неподвижный, тощий, настороженный и словно одноногий силуэт Тамб Итама, а по другую сторону окутанной сумерками площадки что-то белое двигалось за столбами, поддерживающими крышу. Когда Джим в сопровождении Тамб Итама отправился на вечерний обход, я один пошел к дому, но внезапно дорогу мне преградила девушка, которая, несомненно, ждала этого случая.

Трудно объяснить вам, что именно хотела она у меня выпытать. Видимо, это было что-то простое – чрезвычайно простое и невыполнимое, как, например, точное описание формы облака. Она хотела получить от меня уверение, подтверждение, обещание, объяснение, – не знаю, как назвать, нет для этого имени.

Было темно под выступом крыши, и я видел только расплывчатые линии ее платья, бледный овал маленького лица, белые блестящие зубы. Когда она ко мне поворачивалась, я видел большие темные орбиты глаз, где, казалось, что-то двигалось – такое движение чудится вам, когда вы смотрите на дно бесконечно глубокого колодца. «Что такое там движется?» – спрашиваете вы себя. Слепое ли чудовище или лишь затерянные отблески вселенной?