Пляска на плахе. Плата за верность - Марина Баринова

Деватон уселся в кресло и принялся стягивать узкие сапоги.

«Та еще задача, когда пару недель назад ты валялся с дыркой в животе. Но я должен справиться с этим сам. Сейчас не время показывать свои слабости кому бы то ни было. Даже себе».

Виттория расположилась возле зеркала и умывалась какой-то душистой водой.

— Умбердо, должно быть, рвет и мечет, — тихо проговорила она, вытирая лицо полотенцем.

Демос крякнул, с усилием избавившись от последнего сапога. Острый носок едва не угодил канцлеру в лоб, и он раздраженно швырнул обувь под стол.

— Людям свойственно злиться, когда их планы рушатся, — отдышавшись, сказал Демос и по привычке потянулся за кисетом с паштарой, но, поразмыслив, отказался от этой затеи.

«Нет, я не хочу, чтобы дурман испортил первое впечатление от столь близкого знакомства. Впрочем, не помешало бы выпить для подъема боевого духа. Утопим робость и смущение в вине!»

— Зато ваш брат на пиру выглядел счастливым. Должно быть, члены семьи Деватон давно ждали нового брака.

— Еще бы. — Демос пытался расстегнуть пуговицы своего камзола. — Что касается моего брата, то глупцы действительно бывают довольны жизнью гораздо чаще тех, у кого есть голова на плечах.

— Я говорю о Ренаре, а не о Линдре. С этим и так все очевидно.

Канцлер освободился от камзола, оставшись лишь в одной рубашке и штанах. Каменный пол приятно холодил отяжелевшие от усталости ступни.

«Какое облегчение… Счастье кроется в мелочах, так ведь говорят?»

— Ренар… Мой младший брат пришел к этому не сразу. Поначалу он жалел, что вступил в Орден, однако впоследствии изменил мнение. Быть может, этому поспособствовал стремительный рост в церковной иерархии, ибо Ренар оказался очень способным. А может он действительно уверовал в бога, и тот благословил его, кто знает? Однако жаль, что строгие порядки Эклузума не позволяют нам видеться часто.

Виттория оторвалась от созерцания своего отражения и повернулась к Демосу:

— Брат Ренар произвел на меня приятное впечатление. И он очень тепло о вас отзывался.

Демос вскинул плешивую бровь.

— Неужели?

— Он сам мне сказал, — кивнула гацонка. — Его очень заботит положение Дома Деватон. Он переживает за судьбы всех членов своей семьи, пусть даже более не способен на них влиять. Нам удалось немного поговорить во время пира, пока ваши уши мучил Тьяре.

— Прошу, не напоминайте! — Демос закатил глаза и потянулся за графином с вином. — Этот болван Ансеям вызывает у меня лишь мигрень.

«И брезгливое раздражение. Как и большинство чиновников».

— Знать бы, какой дурак назначил его на пост лорда-губернатора Миссолена.

«Хм…»

— То была необходимость, — поспешно отозвался Деватон. — Вынужденная мера. Но, полагаю, после коронации его положение изменится.

— Вы планируете его сместить?

— Молодой Тьяре не справляется с возложенной на него ответственностью. К счастью, кажется, он и сам начал это понимать. Я найду для него другое место, где он сможет реализовать свои неуемные амбиции, не мешая при этом способным мужам служить государству.

«Если бы не Лисетта и ее ублюдок… Хотя бы одной проблемы в столице можно было избежать, кабы мой брат научился держать свой член в штанах. Пусть у Лисетты от этого идиота Линдра родится девочка, безмозглая милая девочка, а не очередной бездарный лодырь, молю».

Виттория покинула туалетный столик и устроилась на краю огромной кровати.

«Нет, это ложе и правда размером с половину Канедана».

— Довольно разговоров, — решительно сказала женщина. — Невежливо заставлять даму ждать. Вы готовы, лорд Демос?

«Ох. Да разговоры — единственное, в чем я хорош! И, разумеется, я еще не готов. Как я вообще могу…»

— Откровенно говоря, нет, — смутившись, признался он. — И я бы рекомендовал вам выпить побольше вина, дабы вас не смущала благовидность моего лица.

Виттория недоумевающе покосилась на Деватона.

— К чему мне это?

«Ты знаешь, зачем. Не прикидывайся».

Канцлер откинулся на спинку кушетки, не сводя глаз с женщины, которую этим утром назвал своей женой. Полупрозрачная ночная сорочка нисколько не скрывала очертаний хорошо сложенного тела.

«Определенно, есть на что посмотреть».

С момента покушения в приюте их отношения изменились. Она начинала нравиться ему и раньше, но после того, как Виттория, рискуя собственной безопасностью, спасла ему жизнь, Демос взглянул на гацонку с другой стороны. Он был благодарен ей и чувствовал себя обязанным отплатить за то, что она для него сделала, но этот долг не тяготил его.

«Напротив, в один прекрасный момент, кушая протертый суп с ложечки, я понял, что и сам хочу доставить ей радость».

Виттория, к слову, тоже растаяла. Начала улыбаться, несколько раз любезно согласилась спеть и, словно страж, сопровождала его на прогулках. Что именно было тому причиной, Демос не мог сказать с точностью. Возможно, на нее произвело впечатление то, что он с готовностью согласился хранить ее маленький секрет.

«Ибо и у самого рыльце в пушку».

Однако своей тайной он с ней делиться не собирался.

«Так будет лучше для всех. Неведение — лучшая защита, которую я могу ей дать. Мне же стоит тщательнее контролировать себя, дабы не превратить и вторую жену в факел. Нет, ни за что. Во второй раз я этого не переживу».

— Почему вы так спокойны, леди Виттория? — спросил Деватон, изучая содержимое своего бокала. — Вы вышли за Горелого лорда — уродливого, изувеченного и больного наркомана. Едва ли такая развалина, как я, может стать будуарной мечтой молодой женщины. Напомню, что моим именем пугают детей, а некоторые даже имеют смелость утверждать, что я ежедневно выпиваю бокал крови младенцев в качестве аперитива к завтраку.

В ответ Виттория заливисто рассмеялась, окончательно сбив Демоса с толку.

— Я сказал что-то смешное? — добавил канцлер, хотя ему самому стоило больших трудов не присоединиться к хохоту.

— Порой вы и правда уморительны, — отсмеявшись, фыркнула гацонка. Однако глаза ее оставались серьезными. — Моя красота не вечна. Пройдет еще немного времени, и она начнет увядать — я не питаю иллюзий на свой счет. Перестаньте жалеть себя и идите ко мне в постель. Исполните долг, как приказала ваша мать, иначе мне не сносить головы! Ну, все, не обижайтесь, — она стерла лукавую улыбку с лица. — Мои горячо любимые родственники продавали меня, как красивую безделушку, и часто пытались заставить ублажать сильных мира сего. Я не хотела этого, однако была вынуждена подчиняться. Но разве сейчас я не сама зову вас к себе, по своей воле?

«Я думал, меня уже невозможно смутить. Надеюсь, она не заметит моих пылающих ушей».