По направлению к Свану - Марсель Пруст

— Те-те-те! — вмешался Вердюрен. — Почем ты знаешь, что между ними ничего такого нет? Ведь мы же с тобой при сем не присутствовали?

— От меня бы она не стала скрывать, — с гордостью ответила г-жа Вердюрен. — Она рассказывает мне о всех своих интрижках. Сейчас у нее никого нет, и я уговаривала ее сойтись с ним. Она говорит, что не может, что она в него здорово врезалась, а что он робеет, и эта робость передается ей, и что она его любит не так, что он для нее идеал и что она боится осквернить свое чувство, — словом, что-то в этом роде. Но именно это-то ей, дескать, и нужно.

— Я позволю себе не согласиться с тобой, — возразил Вердюрен, — мне этот господин не очень по душе, — по-моему, он позер.

Госпожа Вердюрен окаменела, как бы превратилась в статую, и эта игра позволила ей внушить другим, будто она не слышала слова «позер», нестерпимого для ее слуха и подававшего повод думать, будто у них в доме можно «позировать», следовательно — «ставить себя выше их».

— Наконец, даже если между ними ничего нет, все-таки я не могу допустить, будто это оттого, что этот господин считает ее добродетельной, — с насмешкой в голосе продолжал Вердюрен. — А может, это оттого, что он, видимо, принимает ее за умную. Ты не слыхала, что он ей на днях наговорил про сонату Вентейля? Я очень люблю Одетту, но что надо иметь в голове, чтобы читать ей лекции по эстетике?

— Не смейте дурно говорить про Одетту, — тоном капризного ребенка сказала г-жа Вердюрен. — Она очаровательна.

— Да это нисколько не мешает ей быть очаровательной; мы ничего дурного о ней и не говорим, мы только утверждаем, что она не олицетворение добродетели и не светоч ума. В сущности говоря, — обратился Вердюрен к художнику, — разве ей так уж необходимо быть добродетельной? Как знать: может быть, тогда она утратила бы значительную долю своего очарования?

На площадке лестницы к Свану подошел метрдотель, который куда-то уходил, когда Сван приехал, и сказал, что Одетта просила — но уже час назад! — передать Свану, — если только он все-таки здесь появится, — что по дороге она, по всей вероятности, заедет выпить шоколаду к Прево. Сван поехал к Прево, но ему на каждом шагу преграждали путь экипажи или переходившие улицу пешеходы, и он думал, с каким наслаждением разрушил бы он ненавистные эти преграды, если бы полицейский, который начал бы составлять протокол, не задержал бы его еще дольше, чем прохожий. Он считал минуты, прибавляя к каждой из них по нескольку секунд, чтобы быть уверенным, что он не укорачивает их и что у него есть шанс — на самом деле, совсем не такой большой — приехать более или менее рано и еще застать Одетту. И вдруг, на одно мгновение, точно проснувшемуся больному, отдающему себе отчет в нелепости бредовых явлений, от которых он не в состоянии был себя отделить, Свану стало ясно, что мысли, которые закружились у него в голове, как только ему сообщили у Вердюренов, что Одетта уехала, — это не его мысли, что сердце у него так заболело впервые, но что эту новизну ощущения он постиг только сейчас, как бы внезапно проснувшись. Что же, значит, все эти волнения — из-за того, что он увидит Одетту не раньше завтрашнего дня, меж тем как всего лишь час назад он именно этого и хотел, когда ехал к г-же Вердюрен? Он вынужден был признать, что хотя к Прево увозил его тот же самый экипаж, да он-то был уже не тот, что он был сейчас не один, что с ним было другое существо, сросшееся, спаянное с ним, от которого ему, пожалуй, уже не удастся избавиться, с которым ему придется носиться, как носятся со своим наставником или со своим здоровьем. И все же с той минуты, когда он почувствовал, что с ним сросся кто-то еще, ему стало интереснее жить на свете. Он только убеждал себя, что встреча с ней у Прево (ожидание которой до такой степени опустошало, обессмысливало предшествовавшие ей мгновенья, что он не мог остановиться ни на одной мысли, ни на одном воспоминании, которое бы его успокоило), если, впрочем, она состоится, наверное, будет похожа на прежние, — ну, встретились, только и всего. Повторится то, что бывало ежевечерне: украдкой бросив при входе взгляд на ее вечно меняющееся лицо и сейчас же отведя его из страха, как бы она не уловила в нем намек на вожделение и не разуверилась в бескорыстии своего знакомого, он утратит способность думать о ней — настолько он будет поглощен подыскиванием повода, во-первых, не уходить от нее сейчас же, а во-вторых, с деланно равнодушным видом взять с нее слово встретиться завтра у Вердюренов: то есть продлить, а на другой день возобновить муку разочарованья, причиняемую беспрокими свиданиями с этой женщиной, с которой он сближался, не смея обнять ее.

У Прево ее не было; он решил заглянуть во все бульварные рестораны. Чтобы не терять времени, он сам направился в одну сторону, а в другую послал кучера Реми (дожа Лоредано работы Рицци), и так и не найдя Одетту, стал ждать его в условленном месте. Экипаж не возвращался, и Сван представлял себе момент его возвращения и так и этак: Реми скажет ему: «Эта дама там», или Реми скажет ему: «Этой дамы нет ни в одном ресторане». И соответственно ему по-разному представлялось окончание вечера: или он встретится с Одеттой и она развеет его тоску, или он будет вынужден расстаться с мечтою разыскать ее сегодня вечером, смириться с тем, что он вернется домой, так и не повидавшись с ней.

Кучер вернулся, но когда он остановил экипаж, Сван, вместо того чтобы спросить его: «Нашли вы эту даму?» — сказал: «Напомните мне завтра распорядиться насчет дров, а то ведь дрова, кажется, у нас на исходе». Быть может, он убедил себя, что если Реми нашел Одетту в каком-нибудь ресторане, где она поджидала Свана, то злополучие этого вечера перечеркнется счастливым его исходом и что он может не спешить навстречу своему счастью: ведь оно и так уже поймано и находится в надежном месте, откуда ему не сбежать. Но тут действовала еще и сила инерции; у Свана была неповоротливая душа, как у иных бывает неповоротливым тело: когда нужно увернуться от удара, отскочить от огня, сделать быстрое движение, они не торопятся, некоторое время не меняют положения, как бы для того, чтобы собраться с силами и взять разбег. И, конечно, если бы кучер перебил его и сказал: «Эта дама там», — он бы ответил: «Ах да, верно, ведь я же вас посылал… вот так так! Совсем из головы вон!» — и продолжал бы говорить о дровах, чтобы скрыть волнение и дать себе время покончить с тревогой и порадоваться.

Но кучер объявил, что нигде ее не нашел, и на правах старого слуги позволил себе высказать свое мнение:

— По-моему, вам теперь надо ехать домой.

Однако равнодушие, которое Сван с такой непринужденностью разыгрывал, пока в нем жила надежда на положительный ответ, мгновенно с него слетело, как только кучер предпринял попытку заставить его отказаться от своей мечты и прекратить поиски.

— Ни в коем случае! — вскричал Сван. — Мы должны найти эту даму; это чрезвычайно важно. У нее есть ко мне дело, она будет очень недовольна и обидится, если мы не встретимся.

— Да чего ей обижаться? — возразил Реми. — Ведь она же уехала, не дождавшись, велела передать, что будет у Прево, а ее там не оказалось.

К довершению всего стали гаснуть огни. Под деревьями бульваров, в таинственной темноте еще бродили редкие прохожие, но различить их можно было с трудом. Время от времени к Свану приближалась тень женщины, шептала ему на ухо, просила проводить, и он каждый раз вздрагивал. Он впивался взглядом в призрачные эти фигуры, как будто в царстве мрака, среди мертвецов, искал Эвридику.