Когда возвращается радуга. Книга 1 - Вероника Горбачева

Город притих в сладком и порочном ожидании новых зрелищ, ибо, как известно, ничто так не заставляет ценить собственную жизнь, как вид мучительного и насильственного завершения чужой. А как при этом греет душу ощущение собственной безопасности! Ты-то ведь не замышлял против Повелителя, не строил козни и не участвовал в заговорах; ты чист, как кусок горного хрусталя, и потому — лично тебе бояться нечего.

И ничто так не укрепляет в преданности и верности трону, как вид насаженных на пики голов врагов его, и полотнищ снятых целиком кож, и корчащихся в муках, ещё живых ошкуренных тел, которых вскоре умертвят из жалости… Да, из жалости. Поскольку, не желая в дальнейшем выслушивать от «просвещённой» Европы обвинения в излишней жестокости, его светлейшество султан при вынесении приговоров предателям ознакомился с разнообразными способами умерщвлений, предложенными его визирями, и отверг некоторые, наиболее изощрённые: такие, как медленное опускание в кипящее масло, ритуал «Тысячи порезов», «долгое» колосажание, разрывание лошадьми… К слову сказать, Солнцеликого приятно удивило множество рекомендаций, поступивших от советников, особенно от тех, кто до сегодняшнего дня слыл чересчур мягкотелым. Должно быть, освободившиеся после ареста заговорщиков высшие посты в Диване оказались столь привлекательны, что пробудили в бывших святошах настоящую кровожадность, а может, и истинную сущность, до того момента тщательно скрываемую.

Европа, щедро снабжающая подвалы своих Инквизиций прогрессивными орудиями пыток, и впрямь неодобрительно покачала коронованным головами, епископскими тиарами и военными шлемами. Смотрите-ка, да он, оказывается, гуманист? Стареет Хромец, стареет. Не иначе, как размяк с годами, кровь уже не бурлит. А бывало, после бунтов сам казнил по десятку осуждённых, на остальных же расставлял визирей и пашей с ятаганами, чтобы тоже кровушкой забрызгались…

Но вскоре мягкосердечие султана и его милосердие к семьям заговорщиков, не растерзанным толпой и не сожжённым вместе с жилищами, а всего лишь сосланным в дальние африканские провинции, объяснилось. По случаю некоего грядущего радостного события в султанской семье, сразу же после карательных мер город накрыло грандиозным недельным празднеством, и вскоре уже мало кто помнил о крови, пролитой перед Фонтаном Палача. Что касается имён казнённых… Нет, их не проклинали в мечетях, как можно было поначалу предположить. Проклинать — значит лишний раз поминать всуе, возбуждая людскую память и сея семена сомнений в почву новых интриг. Забвение куда действеннее и надёжней. Их просто вычеркнули из памяти. Навсегда.

Жизнь продолжалась.

…Хвала Всевышнему, подробности расправы над заговорщиками не дошли до ушей Ирис. Аслан-бей, пояснив, что не может держать её в неведении от того, что творится за стенами, кратко сообщил о готовящихся публичных казнях, и настоятельно просил не выходить в эти дни из дому. Страшные показательные зрелища порой излишне возбуждают толпу и часто сопровождаются волнениями на улицах, добавил он, поэтому женщинам в такое время безопаснее оставаться в четырёх стенах.

Ирис и не думала возражать. Своему эфенди она верила безоговорочно, да и привыкла сидеть в четырёх стенах. К тому же, она тут не скучала, не то, что в гареме. Конечно, новому дому далеко было до размаха ТопКапы, но здесь не слонялись толпы дев, не знающих, чем себя занять, и не сбивались с ног в попытках им угодить целые сонмы рабынь и евнухов… Нет, в жилище табиба прислуга старалась не появляться лишний раз на глаза, дабы не отвлекать хозяина от благочестивых и научных размышлений, а потому — пустынные комнаты, залы и галереи казались огромными. Ирис могла бродить по ним часами, причём, в отсутствии хозяина и гостей заглядывать и на мужскую половину дома, любоваться коврами и гобеленами, развешанными на них коллекциями оружия, благоговейно перебирать в библиотеке старинные свитки и тома; и даже заняться обустройством на своей половине комнаты для рукоделия, хотя ещё не знала, начнёт она им заниматься или нет…. А ещё — у неё, наконец, появилась собственная опочивальня, которую она ни с кем не делила, откуда никто никогда её не выпихнет за малейшее неугождение господину. Ей разрешалось ходить, где угодно, ведь она сама — подумать только! — стала маленькой госпожой! Было и смешно и неловко, когда, в знак уважения, пожилые слуги и служанки торопливо сгибали перед ней в поклонах закостеневшие от возраста спины. Она страшно смущалась, пока, наконец, набравшись смелости, не запретила им кланяться до земли.

А ведь права оказалась Айлин-ханум, говоря, что, дескать, прислуга у табиба ненамного моложе его самого… Няня Мэг, приставленная Аслан-беем помощницей к домоправительнице, была, пожалуй, самой молодой из челядинцев лекаря. Наверное, поэтому-то эфенди и не возражал, когда чернокожий Али, появившийся в доме на следующий же день после свадьбы, добровольно взял на себя обязанности помощника престарелого управляющего. То, что нубиец оказался евнухом, удивительным образом сыграло в его пользу: престарелые служанки Гюльджан, Зульфия, Фатима и Хатидже, считавшие себя достаточно молоденькими, чтобы не только хозяйствовать, но и вводить в соблазн мужчин, узнав, что теперь с ними под одной крышей поселится ещё не старый раб новой госпожи, ударились в панику. Но, сообразив, что их добродетелям ничто не угрожает, окружили нубийца заботой и вниманием, разве что «сыночком» не величая. Управляющий, которого за глаза все называли «дедушка Гуссейн», поначалу ревновал новенького и к престарелым красоткам, чьё внимание и уход теперь изливались на него самого куда меньшим потоком; и к своим обязанностям, коих боялся лишиться вместе с местом. Но вскоре сменил гнев на милость. Теперь он мог позволить себе куда дольше обычного поспать поутру, или задержаться после трапезы с чашечкой кофе и неспешным разговором с тем же новым помощником, да и чаще коротать время в обнимку с кальяном, зная, что Али не подведёт и управится с делами не хуже его самого.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Впрочем, не так уж их оказывалось много, этих дел. Хозяин, конечно, любил удобства и комфорт, но не благоволил к показной роскоши, а потому — обстановка в доме радовала глаз, будучи, хоть и богатой, но не вычурной, но главное — её было немного, и следить за порядком не составляло труда. Не то, что в загромождённых мебелью европейских домах, о чём под строгим секретом, многозначительно хмурясь и напуская важности, вещал почтенный Гуссейн-оглы, удостоенный чести несколько раз сопровождать табиба в Галату, квартал, где проживали иностранцы. Убираться в доме Аслан-бея было несложно даже пожилым матронам, а для больших генеральных уборок, проводимых весной и осенью, нанимались приходящие служанки. Кухарка с двумя помощницами справлялась со своим хозяйством превосходно, и спаси Аллах — предложить ей ещё кого-то: на свою территорию она подпускала только избранных! Садовник, дядюшка Магомед, служил у табиба ещё и охранником, и самое сложное в его работе было — обойти перед отходом ко сну дом и садик, проверить, всё ли заперто и на месте ли работающие охранные амулеты, которые уж точно никого чужого не впустят…