Money. Неофициальная биография денег - Феликс Мартин

– На истории. Вот тут-то тебя и потянуло на детектив. Сначала ты принялся восхвалять древнекитайскую экономическую мысль. Объяснил, что тамошние философы и императоры прекрасно понимали, что деньги – это инструмент управления. Значит, вопрос о том, в какой мере экономическая ценность должна использоваться для координации общественной деятельности и каким должен быть ее стандарт, определяется только тем, насколько деньги способствуют успешному управлению страной.

– «Миру и порядку в Поднебесной», как поэтично выражались они. Совершенно верно.

– А по мне, они скорее способствует революции, но подробнее я на этом остановлюсь чуть позже. Затем ты рассказал о ремонетизации средневековой Европы. Суть конфликта, по твоим словам, состояла в несогласии правителя и его подданных по вопросу управления денежным стандартом. Если я правильно тебя понял, ты говорил, что европейцев не слишком занимало применение на практике идеи универсальной экономической ценности. Гораздо больше их интересовала проблема ее стандарта. Дело в том, что и правители, и подданные понимали, что манипуляция покупательной способностью фунта – то есть определение количества товаров и услуг, которые можно на него приобрести, – означала перераспределение богатства и доходов.

– Совершенно верно. В особенности – перераспределение от подданных в пользу правителя.

– Ага, и называлась эта процедура сеньоражем. Ты рассказал, что чем больше проходило времени, тем больше появлялось лиц, заинтересованных в вопросе стандарта и не желающих платить правителю огромный сеньораж. Они все жаловались и жаловались, и придумали кучу разных умных аргументов против сеньоража, и даже наняли французского епископа, чтобы он наглядно показал, насколько ошибочна такая политика. Но пользы от всего этого было ноль.

– Поскольку реальной альтернативы не просматривалось, а принудить правителя они не могли.

– Но потом какой-то умник заново открыл банковское дело, а вместе с ним – возможность в огромных масштабах выпускать частные деньги.

– Именно. Изобретение оказалось очень прибыльным для всех, но в первую очередь – для банкиров. Думаю, ты бы дико гордился собой, если бы придумал что-нибудь подобное.

– Туше! Ладно, как только банкиры поняли, что могут выпускать частные деньги, баланс сил полностью изменился. Теперь под давлением оказались правители со своим сеньоражем. Положение зашаталось – или, как ты выразился, назревало «денежное восстание». Однако основание Банка Англии позволило обеспечить спокойствие – во всяком случае, до нашего времени.

– Ну да, было заключено то самое Великое денежное соглашение. Извини, что перебиваю, но где убийство-то?

– Сразу видно, что ты детективов не читаешь. Убийство вот-вот произойдет – и, разумеется, в тот момент, когда этого никто не ждет. Но вернемся к истории. До этого все спорили: должен ли правитель манипулировать стандартом, могут ли банкиры выпускать частные деньги, и прочее, и прочее, – но все хотя бы понимали, что такое деньги. Иначе говоря, по-прежнему доминировал здравый смысл. И вот одновременно с заключением этого твоего Великого денежного соглашения произошло убийство денежного здравого смысла. Что еще хуже, злодей, уничтожив правильное понимание природы денег, скрыл все улики, а убитого подменил двойником – то есть таким взглядом на деньги и экономическую ценность, который крайне привлекателен для невежд типа меня, но на самом деле, если верить тебе, побуждает нас поступать аморально, ослабляет нашу экономику и вообще привел нас к тому, что мы, собственно говоря, и имеем сегодня на Уолл-стрит и в лондонском Сити. Убийца же, как и положено в хорошем детективе, – тот, на кого не падало и тени подозрения: самый уважаемый мыслитель эпохи Джон Локк.

– А, так вот ты о чем.

– Это было, как выражаются поклонники жанра, идеальное преступление. Никто и не заметил, что правильный взгляд на деньги подменили неправильным – никто не обвинил Локка в убийстве. Даже наоборот – в истории экономики он считается скорее героем.

– Совершенно верно. Он ведь как-никак подвел под современную либеральную демократию интеллектуальную базу.

– Ага. Но, увы, я вынужден сообщить, что у тебя в сюжете обнаруживается зияющая дыра. Видишь ли, я готов допустить, что Джон Локк в пылу споров о перечеканке монет прикончил денежный здравый смысл. Я даже готов допустить, что предложенный им двойник ни у кого не вызвал подозрений. Однако если учесть, что до этого времени здравый смысл вполне себе процветал – ты ведь сам рассказывал о многих мыслителях-экономистах, – то мне решительно непонятно, как это Локк ухитрился абсолютно всех убедить в своей правоте? Ей-богу, каким бы влиятельным он ни был, как ему удалось всех обмануть? Почему никто не заметил, что его взгляд на деньги попросту ошибочен? Уж извините, мистер Холмс, но ваша версия кажется мне слишком хлипкой.

– Стоп-стоп-стоп. Это ты тут сыщик. Я не говорил, что вся эта история – загадка с убийством. И по совести говоря, я так не считаю.

– Джон Локк не был убийцей – он был одним из величайших философов своей эпохи, одним из величайших умов человечества и, без сомнения, в своих действиях руководствовался искренней верой в правоту политического либерализма и конституционного правительства. Но он совершил одну серьезную ошибку. Локк был врачом и ученым, а не банкиром и не предпринимателем, и он не был знаком с миром финансов. Он считал, что единственный способ не допустить, чтобы Великое денежное соглашение обернулось для банкиров пустой тратой времени, – это вывести денежный стандарт и из-под их контроля, и из-под контроля правителей. Да и его политическая теория это подтверждала.

– То есть в конечном итоге насчет политического устройства общества Локк рассуждал совершенно правильно – оно должно быть либеральным и демократичным, – но он ошибался насчет неизменности денежного стандарта. Зато позиция Джона Ло была прямо противоположной. Он настаивал на гибкости стандарта, но заблуждался относительно политики, полагая, что определять стандарт должен монарх в условиях абсолютизма. Ло, кстати сказать, и вправду был убийцей – или как минимум дуэлянтом, хотя в высказываемых им идеях никаких преступных мотивов не прослеживается, как, впрочем, и в суждениях Локка. Оба пытались решить политические и экономические проблемы, вызванные развитием монетарного общества, – и каждый нашел ровно половину правильного ответа.

– Допустим. Но почему тогда взгляды Локка на природу денег де-факто обрели статус норматива? Почему, если он настолько заблуждался, никто не сказал: «Локк не прав! Деньги – это не серебро, а передаваемый кредит»? Вернее, почему, когда Лаундс именно это и заявил, никто ему не поверил?

– Хороший вопрос. Разумеется, в какой-то мере это можно объяснить высокой репутацией Локка. Для большинства людей он был авторитетом, хотя финансовые эксперты считали, что в денежных вопросах он разбирается слабо. А вот Ло был бунтарем. Но главная причина, кстати, объясняющая твое «идеальное преступление», состояла в другом. Локк утверждал: чтобы Великое денежное соглашение продолжало действовать, а стандарт оставался фиксированным, необходимо рассматривать деньги как серебро, а ценность – как природное свойство. Я уже объяснял, какими последствиями обернулись подобные рассуждения для экономики в целом и для финансового сектора в частности, не говоря уж о том, что в них отсутствует этическая составляющая. Однако этим последствия «природного» подхода не ограничивались.