Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

– Лоа. Она называла их «лоа».

– Да как ни назови… Суть не меняется. Я потороплюсь, если объявлю её блаженной, но уверен, что когда-нибудь так и случится. А до тех пор Лилис нуждается в участии. В чуткости, заботе, доброте. Неважно, что она творит, какие неудобства способна доставить, нужно быть снисходительным и внимательным. Каждую минуту. Всегда.

То, что у девчонки не все в порядке с головой, я уже понял. Давным-давно. Пока шалости, правда, были вполне безобидными. До прихода в полицейское управление. Ухватилась за первое попавшееся происшествие, чтобы найти подтверждение своей «исключительности»? Хорошо же её мама воспитала! И кстати, падре-то куда смотрел? Все это корректируется в юном возрасте и вполне успешно. Упустил из вида? Не решился вмешаться? Странно. Как меня прогнать из собора потребовалось, так сразу и грозность нашлась, и сила. А перед маленькой девочкой спасовал?

– Смотрю, вы не слушаете… И почему я вам все это рассказываю?

Хочешь переложить груз на чужие плечи, вот почему. Тяжеловат крест оказался, да? Ладно, пусть так. Я особо деликатничать не буду. В крайнем случае, выпорю.

– Может быть, потому что я – её мужчина?

– Она так сказала?

– Она все время так говорит.

Падре сдавил подбородок пальцами.

– Это хорошо.

– Для кого?

– Для девочки, в первую очередь. Она избрала вас опорой. Надежной частью своего мира. Неизменной. Спасительной.

– Звучит не особо обнадеживающе.

– Как и принятие на себя любой ответственности. Лилис Сапатеро доверяет вам.

– Скорее, считает своей собственностью.

– Своим близким окружением, - поправил падре. – Точно так же она относилась бы к каждому из друзей.

– Которых у неё нет.

– Которых нет. Это жутчайшая несправедливость на свете, когда ребенок оказывается отрезан от общества. В силу физических или умственных недугов, из-за упрямства родителей, по иным, подчас нелепым причинам. Для такого человека, когда он вынужден покинуть свою раковину, жизнь становится сродни прогулке по минному полю.

– Я бы не сказал, что девчонка чего-то боится. Скорее наоборот, боятся как раз все вокруг.

– Страшиться – удел сомневающихся. Свет рассеивает все страхи.

– Значит, ей однажды достался очень яркий фонарик.

Падре Мигель укоризненно качнул головой и обратился к кому-то за дверью, повышая голос:

– С божьей помощью, я составил свое мнение. Можно продолжать.

* * *

Процессия, торжественно вошедшая в камеру, оказалась немногочисленной. Собственно, лица были все те же: команданте, мой следователь и две, эээ… колдуньи?

Честно говоря, я в равной степени сомневался насчет обеих. Просто чернокожая, в силу возраста и приобретенного жизненного опыта, производила большее впечатление. По крайней мере, внушала к себе уважение плавностью движений и спокойствием. Внутренним, которое, как ни странно, всегда явственнее и заметнее внешнего. Помню, у меня в расписании была пара-тройка контактов на этот счет. Тренинги по эмоциональной устойчивости и все такое. И я даже побывал на вводных занятиях. Чтобы решить, какой из шарлатанов больше заслуживает платы за свои фокусы.

– Нужно что-то ещё? Для вашей работы, сеньорита, - уточнил Сильва, обращаясь к девчонке на удивление почтительно.

Потешается? Да нет, вроде не похоже. Начальник управления, все-таки, человек не в том статусе, чтобы развлекаться, насмехаясь над бесправными и беззащитными: у него в подчинении целая куча куда более забавных мишеней. А главное, ни одна из которых слова поперек не скажет. Наоборот, натужно посмеется вместе с команданте.

Лил не стала отвечать. Не разжала стиснутые до синевы губы, только мотнула головой. Отрицательно. Ну и слава Господу! Если бы в камеру внесли какие-нибудь погремушки, ленточки, бусики, палочки и прочую бессмысленную дребедень, боюсь, сохранять вежливую заинтересованность было бы трудно всем присутствующим. Мне уж точно.

– Итак?

– Не торопите её, сеньор, - тихо попросила чернокожая Мари. – Осталось самое малое из ритуала. И самое важное.

– Хотите сказать, то, что нам продемонстрировали ранее, всего лишь…

– Тссс! Проявите ещё немного уважения. Совсем немного.

Сильва пожал плечами, но коснулся рта кончиками пальцев, показывая: все, согласен, буду нем, как рыба. Остальные и до того молчали, а когда девчонка шагнула ко мне, так и вовсе затаили дыхание.

Не знаю, какой ерундой Лил занималась целые сутки, но явно не спала: кожа вокруг глаз казалась совсем серой. Комплект одежды тоже был прежним. И слишком легкомысленным для намечающегося представления. Ничего не имею против народных традиций и связанной с ними театрализации всяческих бытовых ситуаций, но право, если уж речь зашла о колдовстве, можно было внешнюю атрибутику хоть обозначить? Например, накинуть на плечи девчонке такую же хламиду, в какой щеголяла её наставница. Прочитать молитву или абракадабру, символизирующую заклинание. Сделать пасс руками. А так получается, она просто подойдет ко мне и… И что-то случится?

Лил остановилась. На приличном расстоянии: не дотянуться. Подняла голову и уставилась на меня. Не моргая. Глаза в глаза.

Поймав её взгляд, кстати, вполне можно было поверить в нечто сверхъестественное. На несколько секунд.

Крепкий кофе. Не только что заваренный, а уже успевший постоять. Слегка остывший, сбросивший пенку и обнаживший свою глубину. Не ту, что прячется на дне чашки. Другую. Где-то под ней. Под блюдцем. Даже под столиком. Может, в области пола? Нет, ещё дальше.

Взмах ресниц, и все, нет больше кофе. Остался только карий взгляд, напряженный и вопросительный.

Я что-то должен сказать? Сделать? Упасть на пол и забиться в конвульсиях? Вряд ли, потому что все остальные смотрят на меня с интересом, но явно без опасений, что случится нечто, угрожающее жизни и здоровью. Значит, планировался какой-то простой фокус. Что-то вроде гипноза? Хорошо. Но почему она всего лишь молчит и смотрит? Пусть озвучит задание, даст приказ, вот тогда и оценим силу заявленного колдовства.

Ну же! Только не говори, что струсила в последний момент. Не поверю.

Ещё взмах. Один, другой, третий. Мелко-мелко задрожавшие ресницы, между которыми вдруг заблестели…

Слезы?

Дверь камеры оставалась открытой, и наверное, только поэтому Лил удалось выбежать вон: не думаю, что её глаза, залитые соленой водой, что-то могли видеть в этот момент. Следом, кстати, никто не отправился. Ни падре, так трогательно, почти душераздирающе рассказывавший мне о нелегкой девичьей судьбе, ни величавая мамбо. Пожалуй, проводил девчонку взглядом один только Гарсия. На всякий случай.

– Что скажете? – первым общее молчание нарушил команданте.

Можно было не гадать, кому задан вопрос. Одной-единственной персоне изо всех нас. Той, которая хоть что-то должна была понимать в случившемся. Или хотя бы притвориться, что понимает.

– Порадуете нас или огорчите?

– А что бы вам хотелось услышать, сеньор?

– Собственно, правду. Ничего, кроме правды, ведь мы собрались