Седьмая печать - Сергей Зайцев

— Н-да!.. Как вы ещё молоды всё же! Как вы легковерны! Но вернёмся к нашим... э-э!.. к нашему вопросу. К членам кружка то есть... Кроме упомянутой уже Соркиной, я бы мог назвать ещё Златодольского, Скворчевского, вашего старшего брата Виктора Бегаева, ещё двоих-троих... — Ахтырцев-Беклемишев бросил на арестованного быстрый испытующий взгляд. — И когда собирается кружок, вы мне ни за что не откроете. Так?.. Но я припомню сейчас: в каждую пятницу, вечером, иногда по воскресеньям. А Златодольский недавно принёс «Ремингтон». То-то радости было! Правда?..

Вдруг потеряв к Бегаеву всякий интерес, подполковник позвонил в колокольчик:

— Уведите арестованного.

Дверь открылась. В комнату вошёл солдат из охраны.

Бегаев вскинул на подполковника удивлённые глаза:

— Это всё?

Ахтырцев-Беклемишев тепло улыбнулся:

— Мы познакомились... — и, обмакнув перо в чернила, принялся что-то писать.

коло недели кружковцы тихо сидели по домам; некоторые, действительно, уехали из столицы — кто-то якобы по делам, кто-то якобы проведать родственников. Время шло, но никаких арестов не последовало. Ни одного. Тогда удивились: похоже, что юный Бегаев — орешек крепкий. И те, кто в нём сомневался, даже устыдились: напрасно наговаривали на парня.

Бертолетов после долгих размышлений, откинув сомнения, пригласил Надежду на очередное пятничное собрание кружка. На явочную квартиру они пришли с соблюдением целого ряда предосторожностей: ехали на конке, спрыгнули со ступеньки на ходу, огляделись, хвоста не было; не доходя до дома купчихи Яковлевой, свернули в проходной двор и с полчаса сидели в каком-то полутёмном подъезде, наблюдая, не увязался ли за ними кто, но не увидели никого, в ком можно было бы заподозрить шпика; потом как будто попрощались, разделились в толпе, Надя пошла вперёд, Митя резко двинулся назад, но вскоре встретились в оговорённом месте, и Митя сказал, что никакой слежки не заметил...

Дверь на условный стук открыла сама хозяйка Фанни — девушка маленького роста с седой прядью в чёрных волнистых волосах. И Фанни, и гости её очень обрадовались Бертолетову; и Наде сразу стало понятно, как высоко они его ценили. Они говорили, что он, к сожалению, бывает здесь редко, что он мог бы принести много больше пользы общему делу, если бы, человек талантливый, умный, деятельный, дальновидный и с умением влиять на людей, прирождённый лидер, «перестал исповедовать принципы одиночки и влился в общество, которому гармоничен». Надю, как пришедшую с Бертолетовым, приняли радушно, но она не раз в продолжение встречи ловила на себе осторожные, оценивающие взгляды. Митя шепнул ей, что практически весь кружок (за исключением двоих-троих малодушных, уехавших очень далеко) был в сборе и постепенно представил присутствующих — Савелия Златодольского, бывшего студента питерского технологического института, Романа Скворчевского, его друга из Одессы, также Виктора Бегаева, бывшего офицера, Андрея Потапова, рабочего с какого-то завода, ещё нескольких, кого Надя за обилием знакомств и впечатлений для себя не выделила и потому не запомнила.

Когда Бертолетов и Надя пришли, кружковцы были заняты обсуждением и написанием некоего письма. В ходе разговора часто упоминался какой-то «А.-Б.». Надя тихонько спросила у Мити, кто такой этот «А.-Б.».

Митя так же тихо ей ответил:

— Разве ты не догадалась? Имеется в виду подполковник Ахтырцев-Беклемишев. Мы его давно укоротили. Так удобнее.

Фанни сидела за пишущей машиной и печатала. Златодольский, прохаживаясь рядом, диктовал с уже написанного, с черновика, по ходу дела поправляя текст. Другие кружковцы сидели тут же — кто за ломберным столиком, кто за столом с самоваром, попивая чай с сахаром вприкуску, — и тоже время от времени высказывая свои замечания.

Надя сразу поняла, что письмо адресуется «А.-Б.». Это было письмо с требованием выпустить Вадима Бегаева из заключения, и носило оно явно угрожающий характер:

«Мы, конечно, понимаем, что вы не можете выпустить его просто так, ибо вы не царь и не во власти вашей единолично судить и миловать, но выпустить его «за недостаточностью улик», либо «за отсутствием состава преступления», либо «за недоказательностью дела», либо с иной удобной вам формулировкой в вашей власти вполне. Мы от вас это требуем и от своего не отступимся. Вы лучше других знаете, что мы умеем добиваться своих целей. Поэтому не вынуждайте нас на действия экстраординарные; помните, что мы отлично знаем, где вы живете, мы отлично знаем членов вашей семьи; мы знаем, что вы души не чаете в младшем сыне, что лелеете честь вашей старшей дочери... Не заблуждайтесь, полагая, что исключительно ваше учреждение может осуществлять за кем-либо слежку и прибегать к методам сколь хитроумным, столь и бесчестным. Умеем выслеживать и мы, равно как и мы умеем измышлять хитрости. В другой раз лошади вас не спасут, ибо мы быстро учимся на ошибках. Пусть охрана ваша вырастет хоть до ста человек, но невозможно спрятаться от своего народа, невозможно от народа загородиться охраной. Время придёт... Наш человек может войти к вам однажды через парадное, обряженный офицером, а выйти чёрным ходом в фартуке истопника. Наш человек может изрядно напугать девицу Машу, прогуливающую перед обедом малыша, может подстеречь в безлюдном переулке курсистку, возвращающуюся домой после занятий...».

Надежду больно укололи в сердце слова о младшем сыне, малыше, и старшей дочери, курсистке. Намёки эти, вероятно, не возымели бы такого действия на неё, если бы она не знала лично Николеньку и Соню. В кружке этом человек новый, она придержала своё мнение при себе, но выразительно взглянула на Бертолетова, и он как будто понял её взгляд.

Пока Златодольский диктовал, Надя имела возможность рассмотреть его. Лицо его даже показалось ей красивым: неширокие брови, устремлённые высоко к вискам, прямой нос, аккуратные усики и ухоженные бакенбарды, вьющиеся волосы, расчёсанные на прямой пробор... и очень добрые глаза. Даже при строго сведённых бровях глаза Златодольского были добрые. Глядя в них, Надя не верила, что этот, именно этот, человек, мог осуществить то, чем угрожал. По всей вероятности, продиктованное им было не более чем угрозой, игрой это было — пусть и жёсткой, но всего лишь игрой; это было, наверное, крайним способом выручить товарища из беды.

Высказывая замечание, Роман Скворчевский, который, как заметила Надя, сильно грассировал, тщательно подбирал слова, в которых нет буквы «р»:

— Не слишком ли часто мы называем его на «вы»? Зачем навеличивать его?

А бывший офицер Виктор Бегаев усомнился в необходимости конкретных угроз:

— Вовсе не обязательно прибегать к частностям. Главное, чтобы дух письма был понятен. Думается, мы не должны унижать себя криминалом.

Златодольский ничего не стал менять:

— Мы навеличиваем его? Да. Но это, Рома, для контраста: чтобы потом «благародную» рожу его — да в горячую сковороду!.. А вы, Виктор Петрович, снимите, наконец, офицерские перчатки. Революций не сделать чистенькими руками.