Браззавиль-бич - Уильям Бойд

Я похвалила его французский. Тогда он произнес по-французски еще несколько фраз, я поняла, что он действительно говорит свободно. Я признала свое поражение и почувствовала себя дурой. Амилькар объяснил нам, что три года учился на медицинском факультете в университете Монпелье, потом отправился продолжать образование в Лиссабон, где получил государственную стипендию.

— Но я вернулся домой, когда началась война. Я не успел закончить интернатуру. — Тень разочарования скользнула по его лицу. Он организовывал полевые госпитали для ЮНАМО и работал в них на протяжении двух лет, пока острая нехватка кадров в армии не заставила его перейти в ряды партизан.

— Я был в Мусамбери, — сказал он. — Шесть месяцев. Там было много беженцев, у нас была школа. Когда я не работал в госпитале, я тренировал этих мальчиков. — Он указал на своих питомцев, почти все лежали, свернувшись, укутанные в одеяла, вокруг догоревшего костра. — Моя волейбольная команда. Они хорошо играют. Но сейчас они устали. И они очень подавлены. Двоих наших застрелили три дня назад. На нас внезапно напали, в одной деревне. И когда мы бежали… — Он не кончил фразу. — Это команда, понимаете. И это первые двое, кого мы потеряли.

Он помолчал, задумавшись, негромко щелкая языком. Поднял глаза и смерил нас взглядом.

— Это была ошибка. То, что я вас взял. Мне очень жаль. Но теперь вас придется оставить с нами. Всего на несколько дней.

— Ну… — Я собралась было сказать ему что-нибудь в утешение, но посмотрела на Яна. На его напряженном лице были написаны безнадежность и злость.

— Вы оба работаете в Гроссо Арборе? — спросил Амилькар. — С обезьянками?

— Да. С шимпанзе, — ответила я.

— С Юджином Маллабаром?

— Да.

— Великий человек. Великий человек для этой страны.

Амилькар погрозил нам пальцем. «Так вы оба доктора?»

— Да.

— Доктора наук, — уточнил Ян сварливо, педантичным тоном.

— Так что мы три доктора, — Амилькар хихикнул. Ситуация его явно развлекала. — Здесь, в этом лесу мы три доктора. — Он встал. — Я не буду вас связывать. Если хотите бежать — бегите.

В Массачусетсе, В 1895 году, человек по имени Уилльям Дж. Морган изобрел игру под названием «минонетт». Все, что для нее требовалось, — это веревка, натянутая поперек гимнастического зала, сарая, казармы или амбара, и надутая камера от баскетбольного мяча. Две команды по разные стороны веревки перепасовывали друг другу мяч. Очки засчитывались или не засчитывались в случае, когда мяч ударялся о землю. Мяч нельзя было ловить, захватывать и ударять кулаком. Любой — старый и малый, сильный и слабый — мог играть в минонетт почти где угодно, в помещении или на свежем воздухе. Никакого особого инвентаря, мастерства или сообразительности не требовалось. Игра почти не предполагала денежных затрат.

На мой взгляд, минонетт — это, пожалуй, самая демократичная из всех существующих игр. В пользу этого мнения говорят ее правила, самые продуманные и чуждые эгоизма из существующих в истории спорта.

Я узнала об этом вот как. Во время игры мяч летел высоко над сеткой. Один из членов команды, которой следовало его отбить, закричал «Беру!» и рванулся к мячу с задней части поля. Его товарищ по команде прыгнул на него и повалил. Тем временем третий игрок из той же команды, занимавший более удобную позицию, перехватил мяч и отпасовал его обратно, на поле соперников, где мяч просто упал на землю, потому что их внимание было совершенно поглощено потасовкой, начавшейся по другую сторону сетки.

Команде, в которой случилась потасовка, засчитали очко, но это вызвало бурный спор. Амилькар разрешил его, обратившись к своему затрепанному учебнику для тренеров и сборнику правил с разъяснениями для обучения. Ответ был быстро найден. В минонетте не назначается штрафного удара, если игрок активно удерживает товарища по команде или мешает ему, когда тот готов совершить ошибку, как-то: врезаться в сетку или вторгнуться на поле соперников. Утверждалось, что именно это могло случиться, если бы товарищ по команде не помешал первому игроку осуществить свою безрассудную, сгоряча предпринятую попытку. Продолжайте игру, сказал Амилькар.

В 1896 году, через год после того, как была придумана игра, от названия «минонетт» отказались в пользу более прозаического «волейбол». Но это благородное и полезное правило сохранилось.

— Нет, вот что я сделал. Вы же знаете, в волейболе игроки перемещаются по площадке и на протяжении одной игры каждый успевает сыграть во всех позициях.

— Да, — сказала я.

— И обычно в команду входят люди разного роста: невысокие и подвижные, которые берут мячи в задней части поля, и высокие, которые стоят на блоке, режут и гасят. Но я набирал в свою команду только самых высоких мальчиков.

— И какое это имело значение?

— Мы повсюду выигрывали. «Атомный бабах» был непобедим. Понимаете, если ты мальчик, неважно, высокий ты или нет. О'кей, если ты взрослый человек, это существенно. Низкорослый мужчина принимает мяч снизу быстрее высокого. Но у мальчиков этой разницы нет. — Он говорил с большим жаром. — Если бы мне попался очень хороший игрок, но низенький, я бы его в команду не взял. С «Атомным бабахом» на любом этапе игры команда противника не могла сменить тактику. После каждой смены подачи мы делали переход, и каждый раз на передней линии оказывались высокие игроки. Все время наш блок стоял стеной. Каждый мяч гасили. — Он жестами показал, как это было. — Бум, бум, бум, «Атомный бабах».

Солнце село примерно час назад. Мы ехали почти трое суток, у нас уже выработался распорядок дня. Нас будили до рассвета, мальчики разжигали костер и готовили завтрак — неизменные каши разной густоты, из разных круп, со всевозможными добавками и специями. С первыми лучами солнца мы снова отправлялись в путь и ехали без остановки часа три-четыре. В самую жару мы стояли на приколе, «лендровер» либо прятали под густое дерево, либо маскировали хворостом и ветками. В эти часы отдыха несколько мальчиков отправлялось за провиантом. Амилькар с огромным удовольствием отпускал их в соседние деревни. «ЮНАМО здесь любят», — повторял он. В результате наш рацион обогащался то курицей, то козленком, то сладким картофелем и подорожником. Мы ели два раза в день, на восходе и на закате, и порции нам всем выдавали скудные.

Продолжительные дневные стоянки казались бесконечными, время ползло. Чем дальше мы продвигались на север, к гигантской дельте реки, тем влажнее становился воздух. Мы часами сидели или лежали в тени, потные и раздраженные, безуспешно отмахиваясь от мух, роившихся над нашими просоленными телами, и изредка поднимались для того, чтобы попить воды или размяться. За пределами окружавшей нас тени по запекшейся земле дубасили солнечные лучи, в небе одна кипящая гряда кучевых облаков, громоздясь, наползала на другую только затем, чтобы, подобно миражу, исчезнуть в конце дня.

В эти часы до и после полудня мы видели в небе множество самолетов, как транспортных, так и истребителей. Именно из-за них мы и прятались. Их база находилась слишком далеко, объяснял Амилькар, пилоты отказывались летать в темноте, поэтому максимум активности развивали в середине дня. Я сказала Амилькару, что у пилотов большой опыт. Разумеется, согласился Амилькар, но они не могут полагаться на свои приборы. И если им не видно, то они не летают. Потому мы и выезжаем, когда светает или когда начинает темнеть.