Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944 - Хассо Г. Стахов

В одной из книг, автором которой является авиационный генерал Йоханнес Штайнхоф, (известный своей природной скромностью), бывший штрафник из 500-го батальона сообщает: «В новой роте меня приветствовали возгласом „Алло“, что мне как сосланному на исправление было приятно. Здесь можно было встретить пехотинцев, подводников, летчиков, орденоносцев „Рыцарского креста“ и „Немецкого креста в золоте“, не говоря уже о других наградах. Все они были фронтовиками, отчисленными из своих частей, чтобы не подрывать моральный дух войск в боевой обстановке, за упущения по службе, отказ выполнить приказ и т. д. Штрафной батальон был своеобразным резервуаром-накопителем для нарушителей в военной форме». Всего, по оценке Зайдлера, штрафные батальоны прошли свыше 80 000 солдат. Половина из них погибла. Точное число погибших неизвестно.

Почти всегда солдаты из фронтовых частей относились с пониманием к «нарушителям» из штрафных батальонов. Каждый ведь знал, как легко можно было попасть в эту «мясорубку» в условиях изнурительной службы и моральных нагрузок, а также из-за придирок бездарных начальников. С другой стороны, многие испытали на себе, как ловко умели многоопытные офицеры и унтер-офицеры наказывать за нарушения дисциплины и упущения по службе без излишнего шума и «не вынося сор из избы». Некоторые из тех, кто получил «отпуск по бомбежке», добравшись до дома в Германии, находили лишь его развалины, под которыми были погребены тела их жен, детей и родителей. И что было удивительного в том, что они вдруг переставали видеть смысл в возвращении в назначенное время к себе в часть на фронт лишь для того, чтобы вновь почувствовать там свое бессилие в уже привычной монотонности боев при отступлении. Поэтому они искали утешение в алкоголе, в случайных связях, только чтобы забыться любым способом. А это называлось уже «несанкционированным оставлением части», после чего звучало следующее слово — «дезертирство».

Если бы солдаты карались за все легкомысленные выражения, которыми они обменивались в своем кругу, за сказанное в гневе, в отчаянии, в приступах ярости; если бы их наказывали за реакцию против неприязненного отношения, придирок, бредовых приказов или извращения действительных фактов — и это представлялось как неповиновение, неподчинение, разложение, сопротивление канонам партии и вермахта, — то тогда должны были бы существовать целые штрафные дивизии.

Ганс-Петер Клауш приводит и другие факты: «За опрометчивые выражения о руководстве государства и партии, вермахта и национал-социалистического строя многие солдаты отправились за решетку. Лишь некоторые из тех, кого я лично знал, были действительно сознательными и явными противниками режима. Большинство выражали свое негодование слишком затянувшейся войной, всевозможными недостатками, после чего становились жертвами доносов своих законопослушных сослуживцев».

Разумеется, некоторые из них, внезапно оказавшись под смертельным подозрением в подрыве военной мощи вермахта или в дезертирстве, подумывали о своем бегстве, учитывая непредсказуемость решений военной прокуратуры. И часть из них действительно пыталась это сделать. В духе сегодняшнего времени теперь любого дезертира можно возвести в ранг борца сопротивления, достойного памятника. Один из современных германских партийных политиков и дипломированный социолог всенародно договорился до того, что дезертирство и деятельность по разложению вооруженных сил являются по его мнению, одним из лучших достижений в военной области. Уместно тогда спросить: а что думают представители такого всеобщего почитания о сущности движения сопротивления? Они могли бы, кстати, узнать из приведенных Ф. Зайдлером документов, что почти половина осужденных за дезертирство, еще не надев военную форму, уже наказывалась в административном порядке, что свыше пятидесяти процентов из них понесли дисциплинарные наказания в период военной службы, а четверть предстала перед военным трибуналом за злоупотребления служебной властью, кражу или другие серьезные преступления. Две трети осужденных не имели законченного школьного или профессионального образования. Разумеется, то, что большинство из них перед призывом были подручными рабочими, не является определяющим критерием их оценки. Но разве из всего сказанного можно делать вывод, что дезертиры, которым с таким великодушием хотят поставить памятник, ясно представляли себе важность, этическую и политическую значимость и гуманные мотивы сопротивления Гитлеру? При этом, разумеется, необходимо сохранять уважение к причинам поступка каждого из них в отдельности и учитывать их гнев к тем, кто безжалостно пользовался своей властью.

Разве имеет представление современник о тотальной войне, когда он, как в вышеописанном случае, с возмущением кричит, что в частях z.b.V. вермахта рабочий день солдата продолжался не менее десяти часов? Можно подумать, что в обычных пехотных частях рабочий день по распорядку составлял восемь часов, а после службы было запрещено вести боевые действия или из-за жары объявлялся перерыв на войне. Вероятно, он думает, что в выходные дни бомбы не падали. Возможно, иногда беседы с очевидцами и рассказы солдат об изматывающей работе в плену более поучительны, чем изучение папок с документами и слушание лекций, построенных на легендах.

Немецкий оборонительный рубеж, созданный перед Мгой, все еще удерживается. Речь по-прежнему идет о нескольких отвоеванных или сданных метрах, хотя русские намерены целиком отбить «горлышко у бутылки». Теперь они пытаются это сделать одновременно на трех участках фронта южнее Ладожского озера. Русские вновь атакуют Синявинские высоты. Одновременно огневые валы вновь накатываются на фланги: с запада, со стороны Колпино и с востока из-под Погостья, где 96-я пехотная дивизия намеревалась накануне насладиться несколькими днями отдыха, после того как на Неве у Городка попала в «мясорубку». В то время как среди немецких солдат, окопавшихся под Ленинградом, ползет слух о гибели 6-й армии в Сталинграде, русские стремятся закрепить победу на Волге успешными боями на Неве. Но их мощный завершающий удар в тыл немцам пока не приводит к успеху. Советское командование на него очень рассчитывало, так как таким образом оно могло бы, наконец, наладить надежную сухопутную связь по Кировской железной дороге в районе Мги и тем самым обеспечить эффективную помощь Ленинграду. В конечном итоге тогда удалось бы окружить немецкие дивизии в «Бутылочном горле», прекратив снабжение немцев у автомагистрали Ленинград — Новгород параллельно Волхову.

Какие бы боевые донесения той поры мы ни перелистывали, везде бросается в глаза ужас, ставший обыденным явлением. Кажется, только что дивизия «СС Полицай» прикрывала фланг при прорыве 6000 немецких солдат, отступавших с берегов Ладоги, а сейчас она уже сама залегла у Невы под ураганным огнем.

21-я пехотная дивизия окопалась под Синявино вместе с 28-й легкопехотной дивизией, с 11-й пехотной дивизией генерала Томашки и с 61-й пехотной дивизией. 132-я пехотная дивизия отражает атаки дивизий 54-й армии генерал-майора Сухомлина, вклинившихся под Погостье.

Целесообразно задаться вопросом о боевом духе немецких солдат в эти дни изнурительных бесконечных боев, сопровождавшихся заболеваниями, борьбой со вшами и сообщениями о гибели целой армии под Сталинградом. Барон фон Альмайер-Бек отвечает на этот вопрос словами своего командира 21-й пехотной дивизии генерала Герхарда Матцки: «Мы действовали решительно и надежно». Это звучит слишком уж молодцевато, но тот, кто иронически усмехается этому, поступает легкомысленно. Потому что как раз невообразимые обстоятельства и условия не дают солдатам времени задумываться о смысле и целесообразности происходящего и впадать в депрессию. Противник и обстановка не дают им времени на передышку, к тому же оборонительные позиции становятся все менее устойчивыми. Каждый солдат зависит от своего сослуживца и вынужден всецело на него полагаться. В этом заключается тайна боевого товарищества. Кто будет еще чем-то другим забивать себе голову, когда важнее снарядить магазин патронами, проглотить котелок гуляша с макаронами и укрепить бруствер окопа таким образом, чтобы снайпер на той стороне не мог бы поймать в прорезь прицела одного из «фрицев».