Обреченность - Сергей Герман

Из толпы пленных раздался хриплый голос.

– Ну!.. А если есть, тогда что?

Кононов вновь усмехнулся.

– А то! Служить будете?

Тот же голос откашлялся и спросил громко:

– Кому? Великой Германии?

– Нет! Свободной России.

Несколько человек вышли из толпы. Остальные смотрели мрачно, исподлобья.

Кононов повернулся к взводному.

– У тебя самые большие потери, возьмешь хлопцев в свой взвод. Одень, обуй. Присмотрись. До оружия пока не допускай.

– А остальных?

– Остальных запри в сарае. Я в штаб дивизии. Бувайте, хлопцы.

Рано утром за селом раздались пулеметные очереди. Казаки было спохватились, но стрельба кончилась так же внезапно, как и началась. Через час в избу, где ночевал Муренцов, вбежал урядник Соколов, бывший лейтенант. Следом за ним в открытую дверь потянулся февральский сырой, пахнувший морозом воздух. Соколов хотел что-то сказать, но задохнулся и рванул на груди застежки шинели, ворот мундира и нательной рубахи. Хватая ртом воздух как рыба, бухнулся на лавку. Долго сидел молча, обхватив голову руками.

Толстухин спросил его:

– Ну?.. чего молчишь, как Буденный перед Сталиным?

– Пленных-то убили, Лиферий.

Казаки загомонили:

– Брешешь!

– Как же так?.. Как убили?.. Там же и казаки были!

– Час назад. Приехала зондеркоманда, наши же, русские, и немцы. Сказали, что поведут в лагерь, а сами в елошник… и в распыл. Сам видал!..

Толстухин враз затрясшимися пальцами стал сворачивать самокрутку.

– Ничего, хлопцы, ничего. Мы сначала Сталину-б…не кишки выпустим! А потом и с остальными разберемся.

Белов с остатками корпуса сумел вырваться из окружения и вышел в расположение советских войск.

На опушке леса, припорошенной легким снегом, вповалку лежали пострелянные бойцы генерала Белова. Вся поляна была истоптана множеством ног. Они лежали внахлест, друг на друге. В тех же позах, что настигла их смерть. Чернели раззявленные в последнем крике или стоне рты. Из-под снежного покрывала торчали раскинутые в стороны мерзлые руки со скрюченными пальцами. Бугрились шинели. Из дыр в продырявленных телогрейках торчали клочки ваты. Слабая поземка заметала следы. Снег залепил глаза и брови, набился в волосы, превращая убитых людей в седых стариков.

– Каррр! Каррр!

Хрипло, простуженно каркали вороны, зорко посматривая по сторонам, чтобы не упустить добычу.

Старшина Косоногов лежал чуть в стороне раскинув руки. Шумели сосны, и угасающим сознанием старшина вдруг услышал шум надвигающейся казачьей лавы. Потом послышался плеск океана. Мишка успел удивиться, откуда ему знаком этот звук? Ведь он никогда не слышал, как шумит океан. Но набежавшая волна принесла запах Анны, ее тела и соленый вкус капельки пота на ее груди.

* * *

6 мая есаул Гнутов отмечал день своего рождения. На именины были приглашены походный атаман Стана и старшие офицеры. Пили много, и все уже изрядно опьянели. Павлов нервно порывался уйти. Но Доманов цепко удерживал его за рукав и снова садил за стол.

– Прошу всех налить! – требовал изрядно захмелевший есаул Трофименко, ближайший помощник Доманова. – Я хочу выпить за войскового старшину Доманова, настоящего героя, который вывел из окружения и спас своих казаков.

К Гнутову наклонился войсковой старшина Неделько:

– Брэшет же Сашка, как кобелюка. Выслуживается перед Домановым. В окружение хлопцы и попали только благодаря Тиме.

Трофименко налил полный фужер коньяку и выпил залпом.

– Да-ааа! – ударил кулаком по столу Трофименко. – Доманов наш настоящий батька. А другим насрать на казачью кровушку.

Его пытались успокоить, но он грубо перебивал всех, кричал, толкался, пока сидевшие рядом не усадили его на место.

Павлов встал из-за стола и, хлопнув дверью, вышел. За ним следом выскочил Доманов. Вышли еще несколько офицеров. Во дворе они увидели, что бледный как полотно Павлов таскает Доманова за грудки и кричит:

– Ты хочешь свалить меня и занять мое место… в бога, в креста!.. но тебе не удастся. Ты ответишь за все!

Их оттащили друг от друга и развели в разные стороны. Походный атаман, оттолкнув Доманова, пошел домой. Всем стало ясно, что конфликт зашел слишком далеко.

* * *

Усиленный казачий батальон проводил регулярные рейдовые операции против партизан на территории Смоленской, Витебской и Могилевской областей, действуя в составе немецких охранных дивизий.

Подразделения Кононова находились в армейском резерве, выполняя задачи разведывательной службы, или бросались на те участки, где была угроза прорыва.

С октября 1942 года 102-й батальон был преобразован в 600-й казачий дивизион, состоящий из трех конных эскадронов, трех пластунских, одной пулеметной роты и двух батарей. Почти до конца 1942 года казачий дивизион в основном обеспечивал охрану железнодорожных коммуникаций по ветке Витебск – Полоцк и Борисов – Орша.

Один из командиров эскадронов рассказывал Кононову:

– Прибежала на днях ко мне бабочка из села, кричит, ваши всё пограбили! Дети без куска хлеба остались! Спрашиваю: «Какие такие наши?» «Да казаки!»

Поскакали в деревню. Выяснили, что изголодавшиеся в лесу окруженцы под казаков работают. Но на всякий случай я, конечно, еще своих предупредил, чтобы мирное население трогать даже в мыслях не держали!

А однажды заскочили верхи в село, а там амбар с пособниками партизан догорает. Мы к деревенским с расспросами, а они от нас в разные стороны разбегаются. По деревне вой стоит, крики, слезы. Местные кричат: «Ваши казаки потешились. Только что ушли из села». – Мы на коней и вдогон. И хоть больше смерти боялись они погони, но достали мы их и порубали. Оказалось, заброшенные парашютисты энковэдэшные, но в настоящей казачьей форме. А командиром у них – русский…

* * *

Дивизион Кононова был на особом счету у немецкого командования, считаясь одним из самых боеспособных подразделений среди «восточных частей», и неоднократно отмечался в приказах и сводках высшего командования вермахта.

Располагался он в селе Круча Круглянского района Могилевской области. Штаб дивизиона находился в центре села, в крепком деревянном пятистенке под железной крышей. Над выкрашенным крыльцом висела выструганная доска. Сквозь замазанные сажей буквы читалась надпись: «Правление колхоза имени товарища Ворошилова».

Казармой служила бывшая школа. В коридоре и классах пахло пылью, мелом и табаком. Казаки вытащили из шкафов и столов книги, журналы, ученические тетради. Висевший в кабинете директора портрет Сталина расстреляли и бросили в угол. Там же валялся и портрет Льва Толстого. Муренцов поднял его. Бережно поставил на тумбочку рядом со своей кроватью.