Обреченность - Сергей Герман

* * *

В январе 1942 года советское командование решило перебросить в тыл немецкого фронта кавалерийский корпус генерала Белова.

Используя подвижность и маневренность кавалерийского корпуса, командование решило провести «казачий» рейд: через стыки во флангах зайти в тыл, разгромить обозы, вырубить небольшие гарнизоны и вновь вернуться на крайний фланг армии.

Конникам ставилась задача перерезать коммуникации наступающей немецкой армии, посеять панику и хаос в немецком тылу.

Выступали на заре.

6-й кавалерийский полк подполковника Князева должен был идти первым. Полк спешно готовился к маршу. Кони топтали грязно-навозный снег, туда и сюда сновали кавалеристы. В отличие от пехоты все они были обуты в сапоги и валенки, а вместо шинелей на них были белые полушубки. В дополнение к винтовкам и автоматам ППШ каждый кавалерист был вооружен шашкой.

Со стороны штаба полка запела труба горниста: «Седловка!» Протяжный звук трубы то затихал, то, наоборот, становился все громче и требовательней. «Хло-о-пцы, казаки-иии, сед-ла-ай ло-ша-дей!» – выводил трубач, обещая долгий и трудный поход.

Стоя на крыльце в овчинном полушубке и полном снаряжении, Аркадий Васильевич Князев глядел на мрачное, в ветреных тучах, угольно-красное зарево рассвета.

Через несколько минут суета вдруг резко оборвалась и перед командиром полка уже стояли одетые вооруженные люди, а позади них оседланные кони.

Ординарец подвел командиру его лошадь.

– По ко-ням! – звонко крикнул подполковник Князев.

Строй сломался, и уже через несколько секунд бойцы сидели в седлах. Князев разобрал поводья, похлопал коня по гладкой шее. Вспомнились слова отца, которые он всегда говорил перед каким-нибудь делом: «С Богом!» Вспомнил и засмеялся.

«С Богом, сынки!» – произнес про себя и громко закричал:

– Ма-а-арш!

Мягко цокая копытами по плотному снегу, полк двинулся за ним следом.

Под утро, когда уже стало брезжить, остановились в лесу, не расседлывая коней, не разжигая костров.

Следующей ночью углубились в тыл немцам, вышли на коммуникации 4-й армии вермахта в районе Ельни.

Немецкое командование сняло с фронта крупные войсковые соединения и бросило их против корпуса Белова. Им удалось окружить корпус и нанести по нему удар, но разгромить корпус не удалось. Советская конница, сопротивляясь и вырубая шашками немецкие заставы, пошла на прорыв из окружения.

* * *

На постой кавалеристы Белова остановились в одной из деревень. Стоял мороз, хозяйки затопили печи, дым стлался по ветру. Голодные, мокрые и смертельно уставшие бойцы набились в крестьянские избы, чтобы обсушиться и немного поспать. В крайней хате, где жила полуглухая бабка Зинаида с дочерью, расположилось человек пятнадцать.

Деревянная лавка. Железная кровать. Печь. Стол с вымытой и перевернутой донцами вверх посудой. Ларь для хлеба и прибитая к стене деревянная солонка.

Оказавшись в тепле, бойцы сразу же поснимали сапоги, рядом с печью развесили портянки. Дочь хозяйки, молчаливая, закутанная в серый платок, предложила постирать портянки и белье. Нагребла золы из печи, всыпала пригоршнями в ведро и сняла со стены деревянное корыто.

Старшина остановил ее.

– Не надо, мать. Не успеет высохнуть, мы, может быть, через час двинемся дальше. Придется мокрые портянки одевать. Беда тогда будет, поморозим ноги. Ты бы лучше нам чего-нибудь перекусить сварганила.

Бойцы достали из вещмешков хлеб, сахар. Дочь хозяйки принесла кусок сала, достала из погреба соленые огурцы, поставила на стол чугунок с горячей картошкой.

Теперь старшина увидел близко ее тонкие руки с узкими длинными пальцами, худые плечи, тонкую шею. Молча, с каким-то мучительным волнением он смотрел на женщину. Она почувствовала его взгляд, быстро оглянулась и отвернулась.

Бойцы сели ужинать.

Старуха хозяйка лежала на печи, слушала разговоры, свесив с лежанки покореженные простудой венозные ноги, прижимала к ушной раковине темную от работы ладонь.

– А вы, солдатики, за кого, за белых или за красных?

Отвечает Коля Баранов.

– За красных, бабушка. Казаки мы.

– Ась? Какие такие казаки? Донские?

– Нет, мы не донские, мы советские. Я – из Калуги, а ребята из Подмосковья. У нас только товарищ старшина с Дона.

– А-ааа!

В избу вошел черноволосый и черноглазый комиссар, затянутый в ремни портупеи.

– Приятного аппетита, товарищи.

Ему нестройно и вразнобой ответили:

– Спасибо, товарищ комиссар. Садитесь с нами вечерять.

– Да нет, хлопцы. Некогда. Надо еще посты проверить. Ужинайте, приводите себя в порядок и располагайтесь спать. На ночь остаемся в деревне. Утром выступаем. Старшина, проводите меня.

Тот взглянул на комиссара, торопливо натянул шинель, вышел. Комиссар, спустившись с крыльца, спросил, потирая лоб:

– Как настроение бойцов, старшина?

– Боевое, товарищ батальонный комиссар.

– Это хорошо, что боевое. Ты бы попросил хозяйку, пусть баньку соорудит ребятам. Завтра будет тяжелый день. А для солдата на войне баня – первое дело. Ну давай, иди.

Старшина сломал веточку красной, схваченной морозом рябины. Отщипнул ягодку, затем другую, взял на язык, разжевал кисловатую горечь. Пахнуло домом, родным хутором. Вернувшись в избу, попросил:

– Мать, нам бы водички подогреть. Мы бы хоть помылись немного перед походом. Судя по всему, он будет долгим.

Голос женщины неожиданно оказался молодой, глубокий, с легкой хрипотцой.

– Что ты все заладил, казак, мать да мать. Я ведь не старше тебя. – Повернулась к казакам. – Давайте, солдатики, я вам баньку по быстрому истоплю. А когда помоетесь, я и простирну кому что надо. До утра перед печкой все и высохнет.

Банька была старая, небольшая. Предбанник с лавкой, моечная и узкая парилка. На стене висели березовые и дубовые веники. Нагретые полки пахли распаренным деревом. В бане орали и ликовали. Люди парились, фыркали, плескались в ушатах с горячей водой впервые за все время тяжелых переходов. Слышались крики:

– Ах ты! Ух ты! Едрена матрена!.. Поддай, Петро! Ишшо! Ах ты! Ух ты! Ишшо маленько! Ишшо! Плесни из ковшика на камни! Ах ты, господи!.. Ах ты, ух ты!..

Старшина мылся последним. Можно было без помех насладиться жаром печи и березовым духом. После горячей парилки он вылил на себя ведро ледяной воды, простирнул исподнее и портянки. Развесил их на веревку, натянутую над горячими камнями, и вышел в предбанник. Сидя на лавке, не спеша одевался. Натянул запасные сподники, хранимые в тощем вещмешке.

Скрипнула дверь предбанника. В распахнувший проем двери шагнула дочь хозяйки.