Ветер с Юга. Книга 1 - Людмила Ример

Лабус посмотрел в пылающее праведным гневом лицо лангрина с бегающими глазками и нервно кривящимися губами, и устало выдохнул:

– Ему сейчас не до визитов. Боли усилились, но ни одно из известных мне лекарств не снимает их надолго. У Повелителя с вечера начался жар, утром присоединилась рвота. Я иду за настойкой из мадиссы, которая с благословения Богов, должна принести облегчение. Как только Повелителю станет лучше, мы немедленно пригласим вас всех к его ложу.

И, слегка поклонившись, лекарь повернулся и стремительно выскочил из гостиной. Грасарий зло посмотрел ему вслед.

«Беги, беги… Ты будешь первым, кто вылетит из этого дворца, если…» – Грасарий, не особо надеявшийся проскочить в спальню мимо невозмутимых Золотых Мечей, подошел к окну. Ветер всё сильнее трепал ещё не убранные после празднования флаги и торопил неуклюжие тучи, которые медленно ползли над вершинами Близнецов, окрашивая воды залива в цвет свинца. У причалов теснились корабли, благоразумно решившие переждать в Остенвиле надвигающуюся непогоду.

«А ещё десять дней назад никто и подумать не мог, что Повелитель, этот жирный рогоносец, решивший украсить свою тупую башку ещё одной парой ветвистых рогов, так быстро свалится, не выдержав семейного счастья, – злая улыбка скривила губы. – Заездила нашего бычка антубийская кобылка. В его ли возрасте так напрягаться…»

Грасарий знал, конечно, что причиной внезапной болезни Повелителя стало неудачное падение с лошади на охоте два дня назад. Тогда Палия, побелевшего от страшных болей в животе, занесли в его покои четверо телохранителей.

«Не сохранили… тело-то… Обязательно сменю всю охрану, когда…» – Грасарий споткнулся, не додумав мысль до конца. «Когда» было весьма туманно и не очевидно, и, что хуже всего, могло потребовать самых решительных действий.

Раздосадованный, лангрин стремительно вышел из комнаты.

Свеча бросала дрожащий свет на белый листок бумаги, исписанный округлым аккуратным почерком. Лея некоторое время задумчиво смотрела на эти строчки, потом взяла перо, макнула его во флакончик с чернилами и жирно зачеркнула самую верхнюю строчку.

Она не почувствовала ничего – ни радости, ни горя. Только в глубине души шевельнулось какое-то едва уловимое сожаление, связанное с уходом чего-то ценного, но уже давно потерянного. Она сама удивилась такому безразличию – всё-таки она любила своего отца… Очень любила… Каких-то три месяца назад.

Как же много всего произошло за эти месяцы… Она старалась гнать прочь страшные воспоминания, но лицо Дартона, когда его с ребёнком на руках выводили из Залы, вставало перед ней, стоило только закрыть глаза. Больше она его не видела – во время казни Лея лежала в забытьи с тяжёлой лихорадкой.

Девушка ещё раз посмотрела на написанные её рукой строчки – одиннадцать имён, одиннадцать самых ненавистных людей, из-за которых не стало её любимого. Три верхние из них были уже зачёркнуты, и Лея до сих пор не могла поверить, что всё случилось так быстро. Ведь не прошло и двух месяцев, как она произнесла свою страшную клятву. И вот уже Кронария, Аруций и Палий…

Неделю назад, поздно вечером, к ней постучал нёсший караул лантар и передал распоряжение Лабуса срочно пройти в покои Повелителя. Она хотела отказаться, но лантар настойчиво повторил просьбу и добавил тихим шёпотом, что Повелитель очень плох.

В спальне отца уже собралось всё семейство Корстаков, даже привели маленьких сонных дочек Палия – Синтию и Порсию, таращивших глазёнки на скопление родственников. Рустий, как обычно, попробовал щипать девчонок, но злой окрик отца заставил и его принять долженствующее случаю скорбное выражение.

Повелитель неподвижно лежал на своей огромной кровати. Его лицо выделялось на подушке большим жёлтым пятном. Шумное тяжёлое дыхание порой прерывалось, но потом, словно опомнившись, продолжало вздымать торчащий горой живот. Казалось, каждый вздох приносил ему неимоверные страдания, и пот крупными каплями стекал с его лба.

Молодая жена сидела у его изголовья и тонким платком стирала эти капли. Она не поднимала глаз, и вся её тщательно продуманная поза говорила о безмерном горе и неподдельном страдании. Из собравшихся в этой комнате только она и ещё Элида, жена Грасария, иногда вытирали глаза, да Синтия пару раз шмыгнула носом.

Остальные напряжённо ждали. Лея, заняв место у окна, могла видеть почти все лица. И все они выражали что угодно – страх, любопытство, ненависть, презрение, тревогу – но только не сочувствие к этому некогда могущественному Повелителю, а теперь жалкому умирающему немолодому человеку.

Палий открыл глаза и обвёл затуманенным взглядом собравшихся. Сухие потрескавшиеся губы чуть тронула улыбка, и он прохрипел едва слышно:

– Братья… умираю я… вот, дождались…

Грасарий бросил злой взгляд на Рубелия, лицо которого выражало неприкрытое самодовольство – он, он был Наследником трона, и вот вам всем, утритесь!

Умирающий перевёл взгляд на молодую жену, вытиравшую катившиеся по щекам слёзы, и прошептал:

– Не получилось… счастья не получилось… вот так-то, девочка…

И поискав глазами Лею, подозвал её. Когда та наклонилась, он долго смотрел на её лицо и, не увидев в глазах дочери жалости, тихо произнёс:

– Прости меня, доченька… причинил тебе боль… твой Дартон… не виноват он… Ортения умоляла… за сына… Прости…

Глаза умирающего закатились, и он захрипел. Тело дёрнулось, потом ещё раз, и вдруг наступила тишина. Лабус потрогал его шею над ключицей, покачал головой и поднёс ко рту Палия зеркало. Повелитель Нумерии больше не дышал.

Спустя час пришли четыре дюжих найтора во главе с Бор-тугом и, уложив тело на носилки, унесли в пирамиду, где Сёстры Тьмы натёрли его пахучими маслами, останавливающими разложение, одели в парадные одежды и уложили в гроб из драгоценного чёрного дерева.

В полдень следующего дня главные двери пирамиды открылись, и толпа потянулась в Главный зал, где на возвышении, убранном белыми цветами, стоял объёмистый гроб с телом Палия. Каждый, кто проходил мимо и в последний раз заглядывал в неподвижное лицо своего, теперь уже бывшего, Повелителя, должен был положить в стоящую на входе чашу свой дар усопшему – кто сколько может – на вечное его почитание.

Мелкие серебряные дарки и золотые литы непрерывно падали в чашу, и уже через час её заменили на большую. Но и та простояла недолго – жители Остенвила любили своего Повелителя. Даже нищие, целыми днями стоявшие на площадях в надежде получить подаяние, извлекали из своих лохмотьев припасённую на чёрный день монету и гордо шествовали мимо возвышения, глядя сверху вниз на того, кто при жизни предпочитал их просто не замечать.

С заходом солнца двери пирамиды закрылись, и свои места у гроба покойного заняли найторы, дабы всю грядущую ночь приносить молитвы Богам Истинным и Вечным, умоляя их принять достойнейшего из достойнейших в вечное Царство Тьмы. Их заунывные песнопения в сопровождении жалобного визга флейты должны были окончательно разжалобить Богов, и Палию, оставившему этот мир, предстояло вполне комфортно отбыть в тот.