По ту сторону - Инга Андрианова

Надрывно звякнул телефон, прервав этот слегка затянувшийся эпизод. Антон вздрогнул и разжал объятия. Сон кончился, зверь испарился, я очнулась, отступила на шаг…

Этой хмурой студеной зимой в «Альбатрос» пришло единовластие. Все деловые потоки слились в общее русло и покатились через наши головы. Москва погрязла в бандитских перестрелках и шальных деньгах. Наступила эпоха больших перспектив. Порой казалось, что лавина событий подомнет под себя «Альбатрос», но гордая птица стоически парила над землей. Средь мутных вод и шаткого равновесия я все чаще ловила на себе пронзительный Антонов взгляд и тут же прятала глаза. Неловкости не было, была лишь уверенность в том, что нужно выплыть, выжить и подняться над бурей.

Почти месяц ушел на реанимацию крыла и восстановление траектории полета, а к концу января мы воспарили вновь, набирая высоту с каждым взмахом могучих крыльев. Антон снова начал улыбаться.

Был четверг. За окнами мело, и дворники один за другим сдавали позиции. Мы с Артамонычем, подобно тем дворникам, тонули в бумагах и не замечали, как за минутами тают часы.

Артамоныч захлопнул последнюю папку, покачал головой:

— Опять дома влетит!

Я подошла к окну:

— А двор-то замело!

— Не могла сказать чего-нибудь поприятней! — проворчал он, — Обязательно в дорогу настроение испортить!

Он натянул пальто, подцепил портфель, пожелал всем удачи и вышел за дверь.

Антон не ответил — уже несколько минут он молча сидел у себя в кабинете. Я заварила чай, порезала лимон, постучалась, вошла:

— Five o’clock tea!

Антон оторвался от экрана, посмотрел на часы:

— Без четверти восемь? С ума сойти — только начали!

— Артамоныч уже и кончить успел, — сообщила я радостно.

— Везет ему! — грустно заметил Антон, увидев чашку, разом ободрился, — Чаек, весьма кстати! Присаживайся!

Я покачала головой:

— Ты жутко выглядишь- измотан совершенно. Попей чайку, а я пока доделаю контракт.

— Давай оставим все дела до завтра — я еле держусь на ногах.

— Сейчас мы вернем тебя к жизни, — я встала у Антона за спиной и с силой надавила пальцами на плечи.

— Постой! — он сбросил галстук, расстегнул воротник, — Вот теперь продолжай! — и мягко вернул мои руки на место.

Минут пять я усердно мяла Антону затекшие мышцы.

— Ну как, полегчало?

Вместо ответа он схватил меня за руки, рывком усадил к себе на колени.

— Попалась! — его пальцы пробежались по застежкам, после чего с легким шорохом с меня слетел весь гардероб, — Теперь не убежишь! — он поднял меня на руки и опустил на край стола. Плоть тугой тетивой уперлась мне в живот, и вдруг, утратив стать, поникла на глазах.

— Ничего не понимаю! — произнес он, тяжело дыша.

— Ты устал, это с каждым бывает…

— Только не со мной!

— Со всеми, — включила я материнский тон, — отдышись, приди в себя.

— Я не хочу приходить в себя! — в словах Антона поселилась паника.

— У тебя был трудный день…

— Нет, ты не понимаешь, — перебил он, — я в жизни никого так не хотел!

— У всех рано или поздно бывают осечки…

— Да нет же! — он сделал нетерпеливый жест рукой, — У меня проблемы обратного свойства, — он опустил глаза на полностью безвольный агрегат и тихо произнес, — Он уже месяц стоит в твоем присутствии.

— Умаялся! — хмыкнула я.

— Гад! — прошипел Антон и опустился в кресло.

— Не дергайся! Все обойдется. И кончай паниковать! Сейчас попьем чайку и решим все процедурные вопросы.

Я натягивала юбку, а сама думала о том, что мужики народ забавный, ранимый и страшно зависимый. Пускай потешит самолюбие байками о собственной силе, глядишь, придет в себя, чего-нибудь да сможет.

Но Антон так ничего и не смог. Новые подходы к снаряду успеха не имели, попытки остались не засчитанными, моя поддержка оказалась нерезультативной.

Он усадил меня в машину, завел мотор и тронулся с места, не проронив ни слова.

По дороге домой я пыталась шутить, чтобы поднять Антону настроение, но ни один его орган не дрогнул. Слегка озадаченная я простилась с Антоном, не делавшим попыток меня удержать, и вернулась домой, исполненная мыслей о том, что жизнь грешна, но согрешить бывает крайне сложно…

Рабочий день начался со звонка.

— Буду после обеда, — сухо сообщил Антон, — Записывай всех, кто звонил, информацию клади мне на стол.

— Допрыгалась, — вздохнула я, — теперь он меня уволит. Кто станет терпеть перед глазами свидетеля недавнего позора?

Я долго капалась в бумажках и мыслях и с каждой минутой скисала все больше. Расклеиться окончательно не давали звонки да картинки из нашего общего прошлого: теплый взгляд, попытки задержать меня после работы, почти болезненное прикосновение рук, шоколад на столе, разговоры ни о чем и маленькие пустяки, которые делают отношения особенными.

Артамоныч с утра отдувался в налоговой, Кулешов-Делон отбывал командировку в Самаре, а оставшийся без начальства народ активно пил кофе, курил и слонялся без дела. Моржеподобный Витька Баринов, начальник транспортного цеха, в одиночку вел корабль: хмуро поглядывал на бездельников, смачно ругал подчиненных и методично гонял курильщиков из своего отдела.

На обед я сбежала пораньше, спасаясь от собственных пакостных мыслей и нежелательной встречи с Антоном.

В кафе было пусто, и только в дальнем углу две тетки брезгливо копались в гарнире. В зале пахло горелой картошкой и еще какой-то кислятиной.

— Опять Сейфуллин мороженую картошку закупил, — жаловалась главбух своей тощей очкастой соседке.

— А ты проверь, чего гадать? — отвечала та, капризно оттопырив губу.

Я поздоровалась, и женщины приветливо кивнули:

— Давай, присаживайся к нам!

Я заняла свободный стул, взяла из вазочки салфетку и вытерла довольно сальную вилку. Официантка принялась метать передо мной тарелки.

Я замотала головой:

— Суп заберите, я его не буду!

Она вернула тарелку на поднос:

— Опять не то? Ну, и какой же суп ты ешь?