Николаевская Россия - Астольф де Кюстин

то позолоченные, то посеребренные, соединены такими же цепями друг с другом. Постарайтесь вообразить себе эту картину, которую даже нельзя передать красками, а не то что нашим бедным языком! Игра света, отраженного этим воздушным городом, настоящая фантасмагория среди бела дня, которая делает Москву единственным городом, не имеющим себе подобного в Европе.

Но по мере приближения к городу впечатление от волшебного зрелища постепенно тускнеет, и когда останавливаешься у чрезвычайно земного и реального Петровского дворца, выстроенного Екатериной II в псевдоготическом стиле, неуклюжего, квадратного в плане и перегруженного украшениями дурного вкуса здания, то совершенно забываешь фантастический город. Чем дальше, тем сильнее разочарование, так что, въезжая в ворота Москвы, вы начинаете уже сомневаться в том, что перед тем видели своими глазами. Вы спали, думается вам, и грезили. И вот, проснувшись, очутились в самой прозаической и тоскливой обстановке на свете, в огромном городе без памятников архитектуры, то есть без единого произведения искусства, действительно заслуживающего такого названия. При виде этой грузной и неудачной копии Европы вы с изумлением спрашиваете себя, куда девалась Азия, чье видение только что маячило перед вашими глазами. Издали Москва — создание фей, мир химер и призраков, но вблизи она — большой торговый город, хаотический, пыльный, плохо вымощенный, плохо застроенный, слабонаселенный. Конечно, это произведение рук сильных и энергичных, но вместе с тем плод разума, лишенного воображения и понятия о прекрасном.

Без архитектурного гения, без таланта, без вкуса к скульптуре можно громоздить камни, можно сооружать огромные по размерам здания, но нельзя создать ничего гармоничного, ничего великого по пропорциям. Искусство, достигая вершин совершенства, одушевляет камень — в этом его тайна, этому учит Греция. В архитектуре, как и в других видах искусства, впечатление прекрасного рождается из совершенства отдельных деталей и их тонкого и умелого соподчинения общему плану. Во всей России нет ничего, что производило бы такое впечатление.

И тем не менее в том хаосе штукатурки, кирпича и бревен, который носит название Москвы, две точки неизменно приковывают к себе взоры — это церковь Василия Блаженного{103} и Кремль, тот Кремль, который не удалось взорвать самому Наполеону!

Я никогда не забуду дрожи ужаса, охватившего меня при первом взгляде на колыбель современной русской империи. Кремль стоит путешествия в Москву! Это не дворец, каких много, это целый город, имеющий, как говорят, милю в окружности. И город этот, корень, из которого выросла Москва, есть грань между Европой и Азией. При преемниках Чингисхана Азия в последний раз ринулась на Европу; уходя, она ударила о землю пятой — и отсюда возник Кремль.

Знаете ли вы, что такое стены Кремля? Слово «стены» вызывает в уме представление о чем-то слишком обыкновенном, слишком мизерном. Стены Кремля — это горный кряж. По сравнению с обычными крепостными оградами его валы то же, что Альпы рядом с нашими холмами. Кремль — это Монблан среди крепостей. Если б великан, именуемый Российской империей, имел сердце, я сказал бы, что Кремль — сердце этого чудовища.

Его лабиринт дворцов, музеев, замков, церквей и тюрем наводит ужас. Таинственные шумы исходят из его подземелий; такие жилища не под стать для нам подобных существ.

Вам мерещатся страшные сцены, и вы содрогаетесь при мысли, что сцены эти не только плод вашего воображения. Раздающиеся там подземные звуки исходят, грезится вам, из могил. Бродя по Кремлю, вы начинаете верить в сверхъестественное.

Кремль — вовсе не то, чем его обыкновенно считают. Это вовсе не национальная святыня, где собраны исторические сокровища империи. Это не твердыня, не благоговейно чтимый приют, где почиют святые, защитники родины. Кремль — меньше и больше этого. Он попросту жилище призраков.

Башни, башни всех видов и форм: круглые, четырехугольные, многогранные; приземистые и взлетающие ввысь островерхими крышами; башни и башенки, сторожевые, дозорные, караульные; колокольни, самые разнообразные по величине, стилю и окраске; дворцы, соборы, зубчатые стены, амбразуры, бойницы, валы, насыпи, укрепления всевозможного рода, причудливые ухищрения, непонятные выдумки, какие-то беседки бок о бок с кафедральными соборами. Во всем виден беспорядок и произвол, все выдает ту постоянную тревогу за свою безопасность, которую испытывали страшные люди, обрекшие себя на жизнь в этом фантастическом мире. Все эти бесчисленные памятники гордыни, сластолюбия, благочестия и славы выражают, несмотря на их кажущееся многообразие, одну-единственную идею, господствующую здесь над всем, — это война, питающаяся вечным страхом. Кремль, бесспорно, есть создание существа сверхчеловеческого, но в то же время и человеконенавистнического. Слава, возникшая на рабстве, — такова аллегория, выраженная этим сатанинским памятником зодчества.

Хотя каждая башенка, каждая отдельная деталь имеют свою индивидуальность, все они говорят об одном и том же: о страхе, вооруженном до зубов. Жить в Кремле — это значит не жить, но обороняться. Гнет порождает возмущение, возмущение вызывает меры предосторожности, последние, в свою очередь, увеличивают опасность восстания. Из этой длинной цепи причин и следствий, действий и противодействий возникло чудовище — деспотизм, который построил для себя в центре Москвы логовище — Кремль!

В искусстве нет термина, которым можно было бы охарактеризовать архитектуру Кремля. Стиль его дворцов, тюрем и соборов — не мавританский, не готический, не римский и даже не чисто византийский. У Кремля нет прообраза, он не похож ни на что на свете. На нем лежит отпечаток, если можно так выразиться, архитектуры царского стиля.

Иван Грозный — идеал тирана, Кремль — идеал дворца для тирана. Царь — это тот, кто живет в Кремле. Кремль — это дом, где живет царь. Я не люблю новоизобретенных слов, в особенности тех, которыми пользуюсь я один, но «архитектура царского стиля», или «царская архитектура», — выражение необходимое, ибо ни одно другое не вызовет в уме человека, знающего, что такое «царь», соответствующих представлений. В Москве уживаются рядом два города: город палачей и город жертв последних. История России показывает нам, как эти два города возникли один из другого и как они могли существовать друг подле друга.

Покинутая царями и большинством родовитых бояр, превратившихся в угодливых царедворцев, Москва за неимением лучшего превратилась в город торговый и промышленный. Она гордится ростом своих фабрик. Ее шелка с честью соперничают на русском рынке с тканями Востока и Запада{104}. Средоточие ее торговли — Китай-город и улица, носящая название Кузнецкого моста, где расположены самые богатые лавки, — относится к числу достопримечательностей развенчанной столицы. Я упоминаю об этом потому, что усилия русского народа освободиться от дани, уплачиваемой им чужеземной промышленности, могут иметь важные политические последствия для Европы.

Первое, что меня поразило в Москве, — это