Его повесили на площади Победы - Лев Симкин

…Он никак не мог взять в толк, в чем его обвиняют, ведь все делалось по закону. Как говорит один из персонажей пьесы Петера Вайса «Дознание»: «На курсах унтершарфюреров мы научились прежде всего слушать молча и принимать на веру. Если же кто-нибудь все же решался задать вопрос, ему отвечали: „Все делается по закону“. Сегодня законы изменились, но нас-то не изменишь».

«Богатства, которые были у евреев, мы отобрали. Я отдал строжайший приказ о том, чтобы эти богатства как нечто само собой разумеющееся без остатка перешли в пользу рейха… — говорил Гиммлер на совещании группенфюреров СС в Познани 4 октября 1943 года. — …У нас было моральное право, у нас был долг перед своим народом уничтожить этот народ, который хотел уничтожить нас. Но мы не имеем права присвоить себе хотя бы одну шубу или часы, одну марку или сигарету либо что-нибудь еще».

Так — в теории. На практике было несколько иначе. На процессе всплыла история с драгоценностями, изъятыми у евреев в Эстонии. Как видно, на них наряду с ведомством рейхскомиссара претендовали эсэсовцы. Гебитскомиссар в Шяуляе жаловался рейхскомиссару Остланда: «…Эсэсовцы пытались забрать все серебро и золотые вещи, бывшие в еврейской собственности» — и просил запретить им «всякие самовольные действия в еврейских делах».

Из протокола судебного заседания:

— Какое вы получили письмо от Гиммлера летом 1944 года по поводу серебряной утвари из Эстонии?

— Гиммлер имел интерес к эстонским государственным ценностям (из частных они к концу войны успели стать государственными. — Л.С.).

— Что значит «интерес»?

— Он хотел иметь эти вещи. (Смех в зале.)

— Что вы ответили на это письмо?

— Я выяснил обстоятельства и сообщил, что есть другой интересующийся ими — министр Розенберг.

Кому они достались в конце концов, Еккельну так и не стало известно, он отправил серебро в подземное хранилище.

Что-то из награбленного, вероятно, перепадало ему самому. Во всяком случае, Рихард Даннлер из штаба Еккельна свидетельствовал (его показания есть в материалах Нюрнбергского процесса): «Я видел ящики, набитые деньгами, золотом и драгоценностями. Там еще были бриллианты, ювелирные изделия, много золотых часов, причем лучшие вещи Еккельн забирал себе. Иногда, принося Еккельну почту, я видел на его столе дорогие вещи». Откуда они после расстрелов в Румбуле — никому не надо было объяснять.

Справедливости ради надо сказать, что зимой 1941–1942 годов Еккельн использовал имущество еврейских жертв и для того, чтобы поддержать Теодора Эйке и его дивизию «Мертвая голова», в условиях русской зимы воевавшую в районе озера Ильмень.

Последующие три дня судебного заседания были посвящены другим обвиняемым. 2 февраля суд приступил к прениям.

Слово предоставляется государственному обвинителю, полковнику юстиции Завьялову. Тот, как обычно, принялся пересказывать обвинительное заключение. «Чудовищные преступления подсудимых являются составной частью преступных планов германского фашизма, ставившего целью превращение всех свободолюбивых народов мира в рабов немецких империалистов… Немецкие вандалы уничтожили национальную культуру латышей, литовцев и эстонцев».

После вступления прокурор перешел к Еккельну, предложив «заглянуть в биографию этого титулованного палача». «Еккельн — сын фабриканта — в 1922 году вступает в фашистскую партию, носившую лицемерное название „Национал-социалистическая рабочая партия“, прекрасно понимая, что дело не в названии, а в существе ее плутократических и завоевательных целей». (Могу себе представить, как Еккельн, слушая перевод обвинительной речи, узнавал знакомые слова — сам он на протяжении многих лет клеймил плутократов и поджигателей войны.) Относительно других обвиняемых слов было поменьше, но от их количества вывод не изменился: «Именем замученных, убитых и растерзанных гитлеровцами советских людей, именем народов Латвии, Литвы и Эстонии, именем народов всего Советского Союза я обвиняю всех сидящих на скамье подсудимых в преступлениях, предусмотренных статьей 1 указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года, и как государственный обвинитель требую, граждане судьи, приговорить всех их к смертной казни через повешение».

Первым из адвокатов выступил Миловидов, защитник Еккельна. По воспоминаниям адвоката Дины Каминской, Николай Николаевич Миловидов «был барином, ленивым русским барином, кутилой, любителем ресторанов — любимец московской адвокатуры того времени и, что не менее важно, любимец московских судей… Очень часто Николай Николаевич выходил на середину зала и останавливался прямо перед судейским столом. Ему, казалось, было не важно, есть ли кто-нибудь в зале, слушают ли его. Ему нужно было видеть только суд. Ему нужен был контакт только с судом. Многие судьи называли его шаманом».

Вряд ли Миловидову имело смысл использовать в этом процессе свои шаманские способности. Да и никто не позволил бы ему выйти на середину зала окружного Дома офицеров. Из протокола судебного заседания видно только, на что он пытался обратить внимание судей в своей защитительной речи: «Еккельн был солдатом и выполнял приказы». Остальное секретарь судебного заседания не счел нужным занести в протокол.

Последнее слово Еккельна записано им чуть более полно: «Я должен нести всю ответственность за то, что произошло в границах Остланда в пределах СС, СД и гестапо. Этим самым моя вина увеличивается намного. Таким образом, мне трудно просить о более мягком наказании. Моя судьба находится в руках высокого суда, и поэтому единственное, о чем я прошу, — обратить внимание при вынесении приговора на смягчающие обстоятельства. Сам приговор я приму в полном раскаянии и буду считать достойным наказанием».

По скупым строкам протокола нельзя в полной мере судить о том, что было сказано в действительности. Тем не менее Грутупс в «Эшафоте» аж зашелся от восхищения: «Что-то в этом человеке потрясало. Обвиняемый не оправдывался, не выкручивался, не обещал исправиться. Лишь сурово оценил степень ответственности».

Другие подсудимые в своем последнем слове были куда более разговорчивы. Вертер винил во всем Гитлера, возомнившего себя, по его словам, Александром Великим, и предлагал свои услуги в налаживании российско-германской дружбы. Бекинг выражал величайшее почтение русскому народу и в свое оправдание декламировал Гете: «Кто ищет, вынужден блуждать».

В половине одиннадцатого суд удалился на совещание. Ровно через три часа, в половине второго ночи, уже на следующий день, 3 февраля, началось оглашение приговора. Еккельн весь внимание — его имя упоминается чаще других. «…Карательные органы, подчиненные Еккельну, по его указаниям проводили массовые аресты мирных советских граждан и заключали их в тюрьмы и лагеря, где был создан нечеловеческий режим, рассчитанный на массовое истребление заключенных… По указаниям Еккельна подвергнуты стерилизации сотни женщин и мужчин, состоящих в смешанных браках, истреблены психические больные в больницах… В целях сокрытия следов злодеяний по указанию Еккельна производились раскопки могил и сжигание трупов, причем советские граждане, насильственно привлеченные… потом расстреливались и также сжигались… Угон мирных граждан в Германию, участие в расхищении промышленного оборудования, художественных и научных ценностей… Лично для себя Еккельн вывез из Риги несколько автомашин с награбленным имуществом…»