Леннар. Псевдоним бога - Антон Краснов

Мужчины вышли во двор. Грязноватые обрюзглые тучи плыли по небу, и там, где должна была висеть ущербная осенняя луна, теперь расплывалось бледно-серое неаккуратное пятно с рваными краями. Грубин перемахнул через калитку точно таким же манером, как при появлении, и, уже садясь в свою «Ниву», бросил:

— А насчет церкви подумайте, Гамов!

После отъезда Грубина Константин сел на первую ступеньку крыльца, машинально подобрал перепачканный в грязи обломок кирпича и стал подкидывать его на ладони. Спасительная апатия пришла вовремя. Нельзя все время воспринимать окружающую безумную действительность на обнаженных нервах, это попросту глупо. И не нужно рыться в себе. Один петербургский антиквар, хороший знакомый Кости, купил старинный особнячок на Васильевском острове и был совершенно счастлив до тех пор, пока не принялся простукивать стены и фундамент, рыть в подвале чуть ли не до уровня подземных вод. В подвале он нашел несколько человеческих скелетов, разрозненных костей и черепов, а в стене — замурованную нишу, из которой вместе с парой кирпичей на антиквара рухнул тяжеленький сундучок и проломил тому голову. Провалявшись в больнице, Костин знакомый возвратился домой и решил открыть сундучок, в котором, по мысли антиквара, должна находиться достойная компенсация за все труды, потрясения, разочарования и производственные травмы. Наконец открыть удалось… В сундучке, столь тщательно запертом и запрятанном, оказались чудовищно бездарные вирши какого-то чудака, прежнего владельца особняка, оставшегося непонятым современниками и адресовавшего свои творения грядущим векам. От огорчения у антиквара заболела травмированная голова и расстроился кишечник, и, просидев полдня в туалете, страдалец наконец-то нашел достойное применение наследству давно почившего бумагомараки…

— А если бы жил спокойно и не копался, ничего этого бы не было, — громко и отчетливо сказал Гамов, вставая со ступеньки и отбрасывая кусок кирпича. — Спать, господа, спать!..

Вернувшись на кухню, он двумя решительными хуками и контрольным апперкотом взбил подушку, растянулся на кушетке и мгновенно уснул.

…Пробуждение зачастую куда хуже и болезненнее от хождения ко сну. Российской интеллигенции это известно как никому. Гамов, в мимолетную пору относительной трезвости особенно чутко спавший и пробуждавшийся от малейшего беспокойства, очнулся от того, что уловил присутствие второго лица. Стояли непосредственно за спиной. Константин лежал лицом к стене, но даже в таком положении он, верно, смог бы указать, где именно стоял визитер: у окна, вплотную к холодильнику. Там была скрипучая половица, и вот как раз сейчас она… Гамов зевнул и нарочито равнодушным голосом вымолвил:

— Это вы, Олег Орестович? Не все улики выловили? Я же говорил вам про ржавый гвоздь. Могу…

Он не договорил. Он осекся. Нет, это не Грубин. Осознание того, что это совсем не Грубин, проскочило в позвоночнике и в самом спинном мозгу ослепительно и грубо, как небесная молния, как мощный шунтирующий разряд электрического тока, за несколько микросекунд действия которого плавится даже высокоориентированный пиролитический графит… Гамов повернулся так резко, что опрокинул кушетку и сотряс фанерную перегородку, и сверху на него посыпались тарелки…

— Ты, — прошептал он. С затылка потекла струйка крови, потянулась через висок вдоль небритой щеки. — Ты.

— Да, это я, — ответила невысокая темноволосая девушка с миндалевидными глазами и такой светлой кожей, что оставалось удивляться, как же она умудрилась не загореть за лето. — Я жива и здорова. Ты должен ехать со мной.

— Но почему же, если ты, Гена… все эти три недели, и когда меня прихватили менты и прокуратура?..

— Ты должен ехать со мной и не задавать вопросов. Я не могла появиться раньше. Зато теперь ты все узнаешь. Пришло время, — ответила Генриетта, племянница профессора Крейцера.

— Но если ты… тогда и он…

Не так часто Константин Гамов, дипломированный лингвист, кандидат филологических наук и самый болтливый из охранников на проходных всех НИИ бывшего Советского Союза, не мог подобрать слов, чтобы достойно охарактеризовать ими ситуацию.

1

Москва

Мертвый дядя Марк сидел в кресле, склонив голову на плечо. По его широкому блестящему лбу разгуливала муха-долгожитель, невесть какими ухищрениями дотянувшая до октября. Профессор Крейцер дремал. Перед ним на внушительном столе громоздилось громадье планов в виде кучи папок, стопок бумаг, длинных лент, исчерченных графиками и испещренных колонками цифр, пирамиды из компакт- и мини-дисков, а также два раскрытых ноутбука и подключенный к ним прибор, назначение которого затруднительно определить на первый, второй и так далее взгляды, вплоть до третьего десятка.

Одна рука Марка Ивановича Крейцера лежала на клавиатуре ноутбука, а вторая сжимала еще дымящуюся сигарету, в процессе курения которой настигла профессора Крейцера неумолимая судьба.

При появлении Гамова, сопровождаемого Генриеттой, Марк Иванович встрепенулся и, поспешно отбросив сигарету в пепельницу, выговорил:

— Вот так и знал, так и знал! Мог бы и пожар устроить. Нет, конечно, если не спать пять суток кряду, и не такое может случиться, но, как говорил один замечательный поэт, «покой нам только снится». Это кто… Есенин, да, Костя?

— Блок, — обронил Гамов.

Доктор физико-математических наук М.И.Крейцер в очередной раз проявил свойственное ему вопиющее невежество в области литературы. Все эти благоглупости любезный Марк Иванович говорил таким непринужденным тоном, словно ничего и не произошло, словно не считали его попеременно то мертвым, то пропавшим без вести, а с Костей Гамовым, своим племянником, он расстался вот только за завтраком.

Костя Гамов, как человек, безнадежно обделенный интеллектом орангутанга, в этой ситуации очень быстро почувствовал себя дураком.

— Дядя Марк, — сказал он угрюмо, — вообще-то ты мог бы и предупредить. Если тебе захотелось исчезнуть при чрезвычайно увлекательных обстоятельствах, то мог бы телеграфировать или хотя бы отписать по e-mail: «Племянничек! Я тут тебя немножко, ну совсем влегкую, подставлю и подведу под мусоров и прокуратуру, благо именно тебе впарят обвинение в моем и Гены убийстве! С сим и остаюсь, твой почтенный дядюшка Марк Иваныч»! Даже так и то было бы лучше… Нет, конечно, меня все равно рано или поздно выпустили бы, обвинение-то белыми нитками шито и за уши притянуты улики — но все равно… было приятно. Черт!

Крейцер спокойно выслушал эту весьма эмоциональную речь. У него осталось все то же невозмутимое и сонное выражение лица, как тогда, когда по интеллектуальному лбу профессора разгуливала муха-долгожитель. Но в глазах остро сверкнули мрачные искорки. Профессор Крейцер проговорил:

— Ты совершенно прав, племянник. Ты даже более чем прав, что я водил тебя за нос эти три недели, потому что…

— Потому что, судя по всему, ты водишь меня за нос вовсе не эти три недели, а гораздо дольше, все три или четыре года, а то и!..