Сны Ocimum Basilicum - Ширин Шафиева

Неподалёку от лабиринта «Непобедимые» – их осталось четверо – разбили лагерь. Гасан блаженствовал, оставшись наедине (не считая, конечно, приставленной к ним съёмочной команды) с тремя девушками, весело готовившими на костре ужин из добытых в бою с «Тиграми» продуктов. Эффектное выбывание скандалиста Фархада из квеста на всех подействовало ободряюще, и ужин прошёл весело. После они разлеглись на земле и обсуждали завтрашнюю игру, для которой им предстояло вернуться в Баку, в самое сердце его – Девичью башню. В разгар обсуждения Валиде приспичило посетить укромное место между скалами. Подсвечивая себе фонариком, чтобы не наступить на какую-нибудь неожиданность, она удалилась в темноту и, пока сидела на корточках со спущенными штанами, разглядывала от скуки похожую на хлебный мякиш скалу, изъеденную ветром. Вдруг свет фонарика упал на аккуратно сложенную из камней пирамидку. Валида справедливо решила, что пирамидка здесь не просто так, поэтому она торопливо оделась и сняла несколько верхних камней. Под ними лежал объёмный пакет. Валида обрадовалась, взяла пакет и принесла к костру.

– Что там у тебя? – поинтересовалась Зара.

– В скалах нашла. Наверное, нужная вещь для игры.

– Мне казалось, у нас уже есть всё, что нужно, – сказала Мари и протянула руку. Валида отдала ей свёрток. Все столпились вокруг. – Так… что тут у нас…

– Они должны были что-то ещё найти? – шёпотом спросил один координатор другого.

– Не помню. Кажется, нет.

– Я тоже не помню.

В пакете оказались какие-то сухие листья, целый ворох.

– Это чай? – спросил Гасан с надеждой – такой роскоши, как чай, игрокам не полагалось.

– На чай вообще не похоже. – Мари двумя пальцами подняла один сморщенный лист. Внимательно изучила, понюхала и рискнула попробовать на вкус. И тут же выплюнула. – Мерзость. Это точно не для еды и не для питья.

– Тогда это, наверное, можно курить! – обрадовалась Валида.

– А кто-то из нас курит?

– Я – нет, – призналась Валида.

– Тогда чего строишь из себя знатока? – рассердилась Зара.

Они передавали подозрительные листья друг другу, растирали между пальцами и нюхали, но ни к какому заключению так и не пришли. Тогда Гасан взял всю охапку и бросил в огонь – никто и пикнуть не успел.

– Зачем ты это сделал?! – закричали Мари и Зара.

– Не знаю, – сказал Гасан и закашлялся – дым от горящих листьев совершенно забил ему лёгкие. Что ответили ему, он уже не услышал – сознание провалилось в абсолютную черноту, какой он и вообразить не мог, а тело осталось где-то далеко, словно его никогда и не было. Гасана обуял ужас. «Я умер и даже не попрощался с семьёй», – успел подумать он, прежде чем, попытавшись вспомнить лица родных, понял, что больше не знает, как выглядит материальный мир, а через мгновение, длившееся вечность, он забыл, что являлся раньше человеком и что когда-то у него была семья. Он парил в неизбывной пустоте – он и сам был пустотой – и пытался рыдать, ибо ясно явилось ему осознание того, что так ему и дрейфовать точкой в пространстве, абсолютным нулём, до скончания времён, хотя здесь не было времени. А потом Гасан вдруг обнаружил, что у него есть ноги, до которых во что бы то ни стало нужно дотянуться. Всю оставшуюся силу духа он вложил в это стремление. Но чем отчаяннее Гасан пытался дотянуться – хотя бы взглядом – до ног, тем больше от него они удалялись, вытягиваясь, словно железнодорожные рельсы. Одновременно с этим они начали как будто гореть; поначалу стало тепло, и Гасан несказанно обрадовался этому свидетельству существования физической реальности, но жар нарастал и стал нестерпимым. У самого горизонта, где маячили его пылающие ступни, Гасан разглядел свет. Свет причинял боль, но в нём было избавление, в нём была жизнь, и Гасан потянулся той частью пространства, где предположительно должны были находиться его руки, к этому свету. И, должно быть, ему это удалось, потому что белое пятно ширилось, заполняя собой пустоту, и вот уже в нём стали различимы другие цвета – жёлтый и оранжевый. Гасан поймал свои ступни и перекатился на спину, принявшись раскачиваться враскорячку, как младенец. Он вспомнил, что существует. Затем он увидел небо, и освещённые огнём дрожащие скалы, и Валиду, Зару, Мари. Облегчение от того, что он вернулся в привычный мир, показалось Гасану самым прекрасным чувством на свете, и его не омрачил даже тот факт, что его ноги попали в костёр и его кроссовки подгорели и оплавились. Гасан перевернулся на живот и принялся неистово целовать холодную колючую землю.

Именно в тот момент, когда странные листья оказались в огне, Зара достала зеркальце и поднесла его к носу. Ветер плеснул ей пригоршню дыма в лицо. И мир распался. Тело Зары стало тяжёлым, словно она находилась не на Земле, а на Юпитере. Рука, удерживающая зеркало, исчезла, а само зеркало выросло до небес и многократно умножилось, заключив Зару в додекаэдр, и вокруг себя она видела только свои бесконечные копии, теряющиеся в зелёной глубине. Копии повторяли её движения, но с возрастающим по мере их удалённости опозданием, слово волна пробегала по многомерному океану во всех мыслимых направлениях. Ей захотелось выбраться оттуда; она резко обернулась и увидела свой собственный затылок. Отражения вдруг перестали подчиняться Заре. Корча ей жуткие рожи на прощание, они начали разбегаться в разные стороны, и каждое словно забирало с собой часть её души, пока Зара совсем не забыла, кто она и что здесь делает. Зеркала растворились, и Зара обнаружила, что по шею зарыта в землю, точнее, в вязкую массу, определения которой она никак не могла найти – словно её тело было какой-нибудь морковью. Кругом, насколько хватало глаз, простирались чудовищные грядки, засаженные другими Зарами – её точными копиями. Между грядками ходила исполинская женщина, иногда она наклонялась и выдёргивала из земли очередную кричащую, протестующую «Зару» за волосы. Настоящая Зара попыталась объяснить страшной женщине, что всё это ошибка, что она – единственная, других таких быть не может, что ей не место среди подделок. Женщина обернулась на её жалкий голос и со спокойной насмешкой начала объяснять ей, почему Зара вовсе не единственная и место ей именно на грядке. А затем схватила её за волосы и потянула. Вязкая масса неохотно отпустила её тело, но оно стало лёгким, Зара снова могла шевелить руками и ногами, а потом всё вернулось на место – свет костра, холодный воздух и трава под ладонями. Лицо Зары было залито потом, и её трясло, словно в лихорадке.

– П…ц, – простонала она, не заботясь, что этот момент снимут на камеру и все её родственники узнают, что она матерится. – Что это был за п…ц?!

Валида смотрела на огонь и думала о высеченных на скалах пляшущих человечках, когда всё произошло. Тускло освещённый участок, на котором они разбили лагерь, расширился, костёр отъехал вдаль, а пляшущие человечки обрели объём, и, надо сказать, оторванными от родной скалы, обретшими плоть они выглядели далеко не так мило. Валида нервно хихикнула, и человечки, все, как по команде, повернули к ней безликие головы. И, хотя лиц у них не было, повёрнутые в сторону Валиды головы транслировали недобрые мысли. Ей хотелось спрятаться от них, но её ноги словно приросли к земле. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, она сосредоточилась на беснующемся костре, в сердце которого возвышалась фигура, сложенная из других точно таких же фигур поменьше. «Я же на фестивале Burning man!» – подумала Валида и впала в панику: у неё не было ни подходящего к случаю костюма, ни произведения искусства, которое она могла бы представить. Она почувствовала себя чужой, отверженной и лишней, бездарной и ничтожной, как осколок стекла среди драгоценных камней. И вдруг её забросило в детство, ей снова было шесть лет и мама отвела её в музыкальную школу – Валиде очень хотелось играть на пианино и петь. Неприятная тётка попросила маленькую Валиду спеть какую-то известную песню, и Валида запела, так громко, как только могла, но не дошла и до припева, как тётка велела ей замолчать и заявила гордой матери: «У ребёнка нет слуха». Валида не знала, что это такое – нет слуха, но по тону женщины поняла, что это что-то очень позорное, и в школу её не возьмут. Она лила слёзы всю дорогу до дома, и мама купила ей в утешение куклу Барби с фиолетовыми волосами.