Антимавзолей - Андрей Воронин

Сильнее всего Клыкова угнетало то обстоятельство, что они с Гургенидзе как-то незаметно увязли в этой скверной истории по самые уши. Кто-то где-то, несомненно, занимался расследованием связанных с ней убийств, и непосредственное участие в событиях Георгия Луарсабовича и начальника его охраны могло обнаружиться в любой момент. Их могли обвинить: Клыкова – в непосредственном совершении убийств, а Гургенидзе – в их организации, и оправдаться было бы очень и очень непросто. Сиверс был легендой, мифом – человеком, существование которого поставил бы под сомнение любой здравомыслящий следователь. А утверждать всерьез, что восьмидесятипятилетний горбун, пожизненный инвалид, каким-то образом разработал столь масштабную операцию, выследил и убил – в одиночку! – всех этих людей, вообще было смешно...

Сиверса необходимо устранить – Клыков ощущал эту настоятельную потребность, противоречившую его собственным принципам и понятиям, – но смерть горбуна, увы, уже ничего не решала. Ситуация окончательно запуталась, и Клыков постоянно ощущал непреодолимое желание отправиться прямиком на Лубянку, пробиться там к какому-нибудь большому начальнику и выложить все как на духу. Его останавливало только опасение, временами перераставшее в твердую уверенность, что большой начальник, выслушав его, немедленно воспылает желанием засекретить полученные сведения и прибегнет для этого к самому надежному, проверенному веками способу – физически устранит носителя информации.

Лучше всего было бы бросить все и бежать – желательно за границу, и подальше, – но Гургенидзе об этом и слышать не хотел. Он вообще ни о чем не хотел слышать с тех пор, как погибла Морозова, – у него были дела поважнее. Бежать же в одиночку Клыков не мог – для этого нужно было переступить через себя, а после этого существование теряло для него какой бы то ни было смысл. Оставалось разве что пустить себе пулю в лоб.

"Вот интересно, – подумал он, отхлебывая чуть теплый кофе, – что я тут делаю? Понятно, что я намерен убрать Сиверса, этого горбатого упыря, которого уже заждались на том свете, но вот зачем мне это надо?"

И тут в дальнем конце переулка возникла согнутая пополам фигура, казавшаяся особенно нелепой и гротескной из-за огромного брезентового дождевика, полы которого почти волочились по земле. Сиверс шел, опираясь на алюминиевую трость; на голове у него криво сидела покрытая какими-то жирными пятнами серая фетровая шляпа, а в левой руке болталась облезлая сумка, из которой торчал батон и две бутылки кефира. Едва завидев его, Клыков мигом позабыл обо всех своих сомнениях. Это был именно тот старик – "Квазимодо на пенсии", которого он встретил на лестнице, когда шел к Григоровичу. Это был капитан Сиверс, отвечавший за соблюдение режима секретности на объекте "Мавзолей-2", или, как называл это место батоно Гогия, "Антимавзолей". Это был убийца, за которым числилось невообразимое количество жертв. И наконец, с некоторых пор это был личный враг Николая Егоровича Клыкова.

Теперь собственные колебания казались охраннику смешными и надуманными. Принцип "или ты его, или он тебя" снова вступил в силу и как нельзя лучше подходил к создавшейся ситуации. Горбуна следовало убрать: Клыков хотел этого, он об этом мечтал.

Сиверс толкнул калитку и скрылся во дворе. Клыков положил ладонь на дверную ручку, но тут в поле его зрения возник еще один человек – какой-то хлыщ лет сорока, одетый вроде бы и просто, даже небрежно, но как-то так, что в нем сразу угадывался столичный житель, не особенно привыкший считать деньги. Походка у него была легкая, плечи широкие и прямые, на переносице поблескивали темные очки. Он всего один раз и как бы мельком глянул в сторону захлопнувшейся за Сиверсом калитки, но это привлекло внимание Клыкова. Впрочем, он тут же успокоился: в конце концов, встретить на улице такого колоритного, классического горбуна, персонажа из "Собора Парижской Богоматери", удается далеко не каждый день, и нет ничего удивительного в том, что случайный прохожий не устоял перед искушением проводить эту выдающуюся фигуру любопытным взглядом.

Клыков успокоился. Он знал, что его все равно кто-нибудь увидит и запомнит, но все-таки входить в дом Сиверса прямо на глазах у свидетеля было не совсем разумно. Надо было подождать; он ждал уже долго, и лишние две минуты вряд ли могли что-то изменить.

Столичный хлыщ в темных очках, казалось, никуда не спешил. Лениво, нога за ногу, миновав машину, в которой сидел Клыков, он остановился возле водоколонки, наклонился, пустил воду и принялся пить. Пил он долго, прямо как верблюд после изнурительного перехода через пустыню Сахара; у Клыкова, который наблюдал за ним в зеркальце заднего вида, сложилось впечатление, что он не столько пьет, сколько притворяется пьющим.

Потом с другого конца переулка появилась тетка с пустыми ведрами, и типу в темных очках поневоле пришлось уступить ей место. Но он даже не подумал удалиться. Вместо этого надавил на рычаг, пустив тугую струю воды в подставленное теткой ведро, и затеял с ней какой-то разговор. Сквозь плеск воды через приоткрытое окошко машины до Клыкова долетали обрывки фраз – заслуженный учитель... сирень... да ради бога, сколько угодно... добрейшей души человек... козочки... молочко...

Шум воды прекратился, глухо звякнули поставленные на землю полные до краев ведра, но разговор у колонки продолжался. Теперь последние сомнения исчезли: речь шла о Сиверсе. Столичный хлыщ с непринужденной легкостью, многое сказавшей опытному Клыкову, тянул из простодушной провинциалки информацию о ее горбатом соседе. Только такая деревенская клуша, главным развлечением для которой служат сплетни у колонки, могла поверить, что этот клоун в темных очках станет мараться, собственноручно ломая какую-то там сирень. Клыков же отлично видел, что парень перед ним не простой, из тех, кому проще купить роскошный букет голландских роз, чем сорвать ромашку в поле, и что растущая в палисаднике у Сиверса сирень нужна ему как собаке пятая нога. Не сирень ему была нужна, а Сиверс. Вот только зачем он ему понадобился?

Разрешить эту проблему Клыков не успел. Продолжая держать в поле зрения подозрительного москвича в темных очках и прислушиваться к болтовне тетки, он не забывал одним глазом поглядывать на берлогу Сиверса и потому не пропустил момент.

Внутри бревенчатой пристройки, над которой торчала покосившаяся печная труба и которая, по всей видимости, служила горбуну кухней, что-то глухо бабахнуло. Подслеповатое окошко одним махом вынесло вон с такой силой, что гнилая крестообразная рама повисла и закачалась на ветвях сирени. Вслед за рамой из оконного проема выплеснулся язык синевато-оранжевого пламени; дверь с пушечным грохотом слетела с петель, шиферная крыша с треском приподнялась и брызнула в стороны веером горячих, дымящихся обломков, и в голом дверном проеме Клыков увидел клубящийся, подсвеченный оранжевыми бликами набирающего силу огня серый дым.

Ему стоило огромного труда остаться в машине. Зато тип в темных очках с собой не боролся: Клыков увидел, как он мчится наискосок через переулок к криво повисшей на одной петле калитке. С него лилась вода – видимо, окатил себя из теткиного ведра, чтобы не сразу подрумяниться; второе ведро столичный хлыщ держал перед собой обеими руками.