Зов сердца - Дженнифер Блейк

Сирен обернулась и вопросительно посмотрела на Рене, когда к нему не спеша подошла мадам Прадель. Она звонко и понимающе засмеялась, услышав его слова, и сказала с намеком:

— Кроме всего прочего, не сомневаюсь.

Рене даже не взглянул в ее сторону. Он обошел кресло Сирен и подал ей руку. Подняв ее на ноги и взяв под руку, он посмотрел на нее и обещающе улыбнулся, соглашаясь:

— Кроме всего прочего.

Сирен не пыталась протестовать ни в доме губернатора, ни по дороге домой. Но, когда они вошли в дом, и дверь за ними закрылась, она отошла от Рене и спросила:

— Зачем ты это сделал?

— Что сделал?

— Ты прекрасно знаешь. Зачем ты уволок меня из-под носа губернатора и всех остальных, словно тебе не терпелось переспать со мной?

— Возможно, по этой самой причине.

Рене знал, что дело не только в этом. Его обижала та легкость, с которой она, по-видимому, могла беседовать с Арманом и даже с Водреем, тогда как для него у нее находилось лишь пять-шесть слов. Ему было не легче от того, что он знал этому причину.

— Неужели? — спросила она ледяным тоном. — Тогда чего же ты ждешь? Если тебе это доставляет удовольствие, помоги мне снять одежду, и давай немедленно ляжем в постель.

Он почувствовал в ее голосе издевку, понял, какой болью она вызвана. Ничто не оставляло его равнодушным, но все это просто не принималось в расчет в сравнении с тем, как он нуждался в ней, и насколько он был уверен в том, что в постели между ними возникает живая связь. Знала она об этом или нет, хотела она того или не хотела, там он освобождался от своих тревог и сомнений и находил убежище, хотя и временное.

— Как я могу устоять перед таким любезным приглашением? — сказал он, и его серые глаза стали ясными и прозрачными. — В самом деле, чего же мы ждем?

Сирен быстро привыкла днем принимать посетителей. Визиты Армана стали делом обычным. Он часто приводил с собой друзей, молодых людей своего возраста и положения, которые столько же смеялись и подтрунивали друг над другом, сколько ухаживали за ней. Она не возражала. Это было похоже на то, как если бы она снова была вместе с Гастоном, хотя, конечно, Гастон никогда не приносил ей сласти или цветы, еще влажные от росы, никогда не писал стихи, воспевавшие ее изящные запястья или соблазнительный изгиб бровей.

Арман спросил, собирается ли она, как многие знатные дамы, принимать по утрам, пока заканчивает одеваться. Сирен громко рассмеялась при одном таком предположении. Она еще не приобрела привычки лежать в постели до позднего утра и очень сомневалась, чтобы Арман и его друзья успели вовремя встать и одеться к тому времени, когда она кое-как совершает свой туалет, и даже если бы они успели, эта идея казалась ей глупой. Она не королева, чтобы при каждом ее движении с того момента, как утром она открывает глаза и до того, как закрывает их ночью, непременно присутствовали толпы зрителей. Достаточно неудобным было уже то, что за каждым ее движением наблюдал Рене.

Однако она стала привыкать к Рене, привыкала к тому, что, подняв глаза, встречала взгляд его серых глаз, смотревших на нее в раздумье, которое быстро исчезало. Она не могла понять, почему он держит ее при себе, если так сомневается в ней, хотя иногда ей приходилось спрашивать себя, не эта ли неуверенность в ней была основной причиной, привлекавшей его.

На следующий день она сидела в гостиной одна, когда Марта ввела посетителя, которого встретила на улице по дороге с рынка. Он спрашивал про мадемуазель.

— Гастон! — воскликнула Сирен.

Книга упала у нее с колен, она вскочила и кинулась обнимать его. Молодой Бретон устоял на ногах и ненадолго заключил ее в медвежьи объятия, потом отступил, разглядывая ее.

— Вот это я называю радушным приемом, — сказал он с ухмылкой.

— Откуда ты взялся? Почему ты здесь? Все в порядке? Садись и рассказывай. — Ее радость при виде его была так велика, что она, хоть и чувствовала, что болтает без умолку, остановиться не могла.

— Можно мне что-нибудь выпить? Я прямо с реки и умираю от жажды.

Сирен оглянулась, ища Марту, но та уже исчезла в глубине дома. Служанка не нуждалась в напоминании о приеме гостей, даже одетых, как Гастон, в кожаные куртку и брюки.

— Сейчас принесут. Только скажи мне, как там месье Пьер и месье Жан, и где ты их оставил.

— Мы уже отправились к чокто, когда нам вдруг пришла мысль, что у нас есть только заверение Лемонье, что ты невредима и в безопасности. Было решено, что один из нас должен вернуться и убедиться в этом сам. А у меня меньше всего вероятности привлечь к себе внимание.

— Может быть, — сказала она несколько сурово, — но ты все равно в опасности. Тебя видели на складе. Мне не верится, что ты разгуливаешь по улицам при свете дня.

Он пожал плечами.

— Я должен был найти тебя.

Как бы ни хотелось Сирен удержать его при себе, делать этого было нельзя ради него же. Она выдавила из себя улыбку.

— Ну вот, ты нашел меня, и, как видишь, у меня все хорошо. Ты можешь вернуться и рассказать об этом месье Пьеру и месье Жану и еще сказать им, что у меня будет легче на душе, если они будут далеко отсюда.

Гастон смотрел на нее с задумчивым видом, теребя, золотой обруч в ухе.

— Ты выглядишь прекрасно.

— Я… спасибо. — Почему-то великолепное шелковое платье и изящный кружевной чепчик стесняли, как тогда, когда она впервые надела их, хотя она быстро привыкала к подобной роскоши.

— Я кое о чем слышал на улицах. Ты, похоже, крепко подружилась с губернатором, играешь с ним в представлениях и все такое. Может, можно насчет чего-нибудь договориться?

Ее глаза сделались несчастными.

— Не думаю. Господин маркиз человек веселый и добродушный, но к своей должности относится очень серьезно.

— Великий Маркиз, так называют его люди. Великий Лицемер, скажу я, когда все знают, что его жена…

Сирен быстро положила руку ему на плечо.

— Не так громко. Кто-нибудь услышит.

— Пусть слышат, мне наплевать, — сказал Гастон, но понизил голос из уважения к ее просьбе. — Во всяком случае, если ты не так счастлива, как белка с запасом орехов на два года, тогда я должен забрать тебя с собой, чтобы вновь соединиться с отцом и дядей Пьером.

— Ты не можешь так поступить.

— Нет? Скажи мне, почему нет? Это будет просто прогулка к реке, когда начнет смеркаться.

— Я… дала слово.

Гастон долго смотрел на нее проницательным взглядом, наблюдая, как ее лицо заливает румянец. Он хлопнул себя по коленям и сцепил руки.

— Очень хорошо. Если ты останешься, останусь и я.

— Это невозможно!