Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

День догорал, а еще нужно пройти двести ярдов до церкви и проверить, не занесло ли туда его овец. Дороги на пастбище не было, и даже летом женщинам на каблуках и старикам приходилось тяжело. В воскресенье священник и его прихожане поплывут в церковь на лодках. Впрочем, в паводок здесь всегда так. Спасение души в этих краях требовало недюжинной выдержки и изобретательности.

В этой самой церкви Эдди венчался с Рейчел. Как хороша была его невеста! Медовая кожа, просвечивающая сквозь белое кружево, гордо поднятая голова, ослепительная улыбка… Рейчел ничуть не стеснялась. Вокруг ее букета кружила пчела, а на цветок в волосах то и дело садилась бабочка. В церкви царил зеленоватый сумрак и могильный холод, но Эдди вспоминал лишь тепло надежды и красоту невесты, прекрасной, как псалом.

Рядом с Джорджем стояла Элизабет в синем костюме, а бабушка Лидия и Вера сияли ярче электрических ламп. Потом все бросали разноцветные лепестки и конфетти, которые тотчас подхватывал ветер.

Джордж Мэндер пригласил фотографа. Когда настала пора делать снимок, Эдди застыл как истукан, а Рейчел сперва взяла его под руку, а затем повернулась, чтобы чмокнуть в щеку. В результате на фотографии ее лицо и ленточки букета получились как будто в дымке, а платье и волосы развевались, словно флаги.

Крепкий, надежный истукан Эдди и неугомонный ветерок Рейчел. Она сказала, что это неважно, мол, на фотографии все как в жизни: муж твердо стоит на ногах, а молодая жена в вечном смятении.

На долю Рейчел выпало немало грусти, но она не опустила руки и не сломалась. Она твердила, что впереди их ждет только хорошее, и со временем Эдди поверил.

Сейчас он понимал: они обманывали себя, намеренно отворачивались от очевидного и с самого начала смотрели не туда.

Эдди прислонился к дереву на пригорке. Апатия лишала последних сил. Как же до церкви добраться? Целых два дня он практически не снимал высокие, как у землекопов, брезентовые сапоги. Чувствовалось, что от влаги размякли пятки, и Эдди невольно вспомнил лондонские улицы — мостовую, тротуар, фонари у обочины. Неужели он когда-то жил там, где ноги не утопают в грязи?

Лондонскому кирпичу непогода не страшна, а горизонт с крышами и трубами не меняется день ото дня. Даже в зимнюю стужу у каждого района свой запах, который растекается со сточными водами и разносится с сажей. Запах пивной в Гринвиче, скотобойни и сыромятни в Детфорде — признак не только цивилизации, но и самой жизни, ведь ты жив, раз твои легкие вздымаются, а нос втягивает зловонный воздух.

Здесь, в Кенте, у воздуха нет ни формы, ни содержания — никакого доказательства того, что затопленное пастбище не привиделось. Хорошо хоть терпкий запах влажной собачьей шерсти не дает усомниться в том, что в этот пасмурный вечер Эдди еще жив. Верный колли жался к его ноге и тоже смотрел на воду.

Эдди бросил окурок, от резкого движения под куртку проник холод и на время отвлек от грустных мыслей. Ветер крепчал, морщил воду и писал каракули по безупречно четкому отражению церкви. Поверхность воды наверняка покрылась тончайшей коркой льда, на ощупь чуть ли не мягкой, увеличивающей каждый сучок и листик, словно лупа.

Эдди снова думал о Люси и сынишке. Семь лет с Рейчел не отдалили его от Люси — наоборот, приблизили к ней. Мысли Эдди то и дело возвращались к лондонскому прошлому.

Вот Люси подносит к груди новорожденного Арчи, поднимает голову и улыбается.

Вот она стоит перед домом с Арчи на бедре и хихикает с Флорри Тэннер. Арчи крутится, высматривая Эдди, а потом, видимо, принимает решение. Сейчас он выскажется! «Па-а-а-а!» — кричит малыш и запрокидывает голову, точно это слово его нокаутировало.

Вот Эдди сидит у койки Люси. Последние три дня он почти от нее не отходит и порой, открывая глаза, не знает, явь это или очередной сон. Больничные шумы — кашель, стоны, скрип туфель по навощенному линолеуму — пропитали Эдди насквозь, как будто он живет в этой палате всю жизнь.

На пологе вокруг койки розы и розовые ленты. До самой смерти Эдди не забыть нежность бутонов и ленты, оттенком напоминавшие разбавленную кровь. Когда медсестра опускает полог и отгораживает их от внешнего мира, Эдди склоняется над Люси — она дышит медленно, будто наслаждаясь ароматом любимых духов, — стягивает маску и всасывает яд ее дыхания.

Люси открывает глаза. «Арчи сегодня кушал?» — спрашивает она и морщится: от трех слов саднит горло. Потом голос срывается. Эдди гладит ее по голове. Люси постригли, потому что, сказала старшая медсестра, от длинных волос сильнее поднимается температура. Только Эдди знает: волосы тут ни при чем и старшей медсестре это известно. Косу Люси выбросили. Эдди хотел забрать ее себе, да не решился попросить.

«Арчи сегодня кушал? — снова спрашивает Люси. — Он хорошо себя чувствует?» Эдди кивает: да, сынишка в порядке. Это первый и единственный раз, когда он не сказал ей правду. Хотя его ложь относительна: Арчи не голоден. Он ждет маму.

Люси успокаивается. Наш малыш.

Эдди целует ее и проводит языком по ее губам, но они сухие, как прошлогодние листья. Ни капельки слюны украсть не удается, но Люси не знает, что он замыслил, и сонно улыбается. Для нее это обычный поцелуй.

Существо в белой маске отодвигает полог — бегунки отчаянно скрипят по карнизу. Первым делом медсестра смотрит на Люси, потом поворачивается к Эдди. «Идите домой, мистер Сондерс, вам нужно выспаться».

На воду опустился лебедь, вспоров ее шелковистую поверхность сильными перепончатыми лапами. Р-раз — и, словно по мановению волшебной палочки, белоснежные крылья сложились.

Все, нужно браться за работу и думать о Рейчел, которая не заслуживает его тайных побегов к Люси.

Нужно помнить, какой Рейчел была и наверняка осталась под черным налетом мучительной тоски. Раньше она пела курам и танцевала с ведрами, возвращала к жизни самых слабых ягнят, нашептывая им свою волю. В спальне при тусклом свете лампы она не стеснялась кричать от счастья. Эдди частенько вспоминал ее гладкое сильное тело и белозубую улыбку, сверкающую сквозь паутину волос.

Изменилось все три года назад, когда Элизабет родила малышку Кристину. Рейчел искренне радовалась за подругу, но мало-помалу начала отгораживаться от Эдди.

— Не могу объяснить! — раздраженно восклицала Рейчел. — Это внутри меня, каждый день, каждую секунду, даже когда чем-то занимаюсь, разговариваю или думаю о другом. Я словно умираю от жажды, сильнейшей, неутолимой, и не имею права пить. Люси была тебе хорошей женой, а я — нет.

— Рейчел, я очень счастлив, — первое время утешал ее Эдди. — Никто, кроме тебя, мне не нужен.

Сегодня утром в предрассветном мраке Эдди почувствовал, как тлеет ее скукожившийся разум. Рейчел сказала, ей приснился сон: она родила ребенка, но где-то потеряла. Малыш был то воробушком в вязаной кофте, то жеребенком с серебряными глазками, то ребенком, но таким крошечным, что она искала его в ящиках буфета, в карманах и за диванными подушками. Малыш умрет, если его не найти.