Лучший из лучших - Уилбур Смит

Из темноты вдруг раздался хриплый голос:

– Стоять! Не приближайтесь!

– Мунго, это я! Со мной Зуга.

Спрыгнув с повозки, Луиза взяла фонарь и пошла к дереву. Зуга привязал мулов и двинулся следом. Луиза опустилась на колени возле Мунго Сент-Джона, который лежал на попоне, подложив под голову мексиканское седло, украшенное серебром.

– Спасибо, что пришел, – вместо приветствия сказал Мунго. В голосе сквозила боль.

– Сильно досталось?

– Порядком, – признался Мунго. – Сигареты не найдется?

Зуга прикурил сигарету от фонаря и передал Сент-Джону. Луиза развязывала забинтованную грудь Мунго, перетянутую разорванной на полоски рубашкой и нижней юбкой.

– Дробовик? – лаконично спросил Зуга.

– Слава Богу, нет, – ответил Мунго. – Пистолет.

– Повезло, – крякнул Зуга. – Обычно Наайман ходит с дробовиком. Тебя бы перерезало пополам.

– Ты его знаешь? Этого Нааймана?

– Он связан с полицией.

– Полиция! О Господи!

– Да, – кивнул Зуга. – Здорово ты влип.

– Я понятия не имел!

– Какая разница? Ты собирался нелегально купить алмазы и знал, что, возможно, придется убить человека.

– Зуга, давай без проповедей.

– Ладно.

Зуга присел рядом с Луизой. Она сняла повязку с раны.

– Кажется, селезенку не задело…

Вдвоем они помогли Мунго сесть.

– Насквозь прошла, – пробормотал Зуга, увидев выходное отверстие на спине. – Похоже, легкое тоже цело. Ты представить себе не можешь, насколько тебе повезло!

– Одна застряла, – поправил Мунго. Он приподнял пропитавшуюся кровью разрезанную пополам штанину: на бледной коже бедра виднелось еще одно круглое отверстие, из которого вытекала темная жидкость цвета черной смородины.

– Пуля застряла внутри, – повторил Мунго.

– В кости? – спросил Зуга.

– Нет, – покачал головой Сент-Джон. – Вроде бы нет. Я могу опираться на ногу.

– Нам пулю не извлечь. Луиза знает, где найти врача, – я рассказал ей, как туда добраться.

– Уже не миссис Сент-Джон, а просто Луиза? – Губы Мунго изогнулись в саркастической усмешке.

Луиза не поднимала головы, сосредоточенно смазывая кожу вокруг ран йодом. Мунго уставился на Зугу единственным глазом. Баллантайн не пытался скрыть ярость – шрам на его щеке запульсировал.

– Ты же не думаешь, что я делаю это ради тебя! Как и все старатели, я ненавижу нелегальных скупщиков и не потерплю преднамеренного грабежа и убийства.

Он взял лежавший рядом с Мунго пистолет, проверил, заряжен ли, и пошел к Метеору, стоявшему неподалеку. Жеребец поднял голову, взглянул на приближающегося Зугу, прерывисто выдохнул и неуклюже, болезненно переступил на трех ногах.

– Ну-ну, мой хороший. Тише, мой мальчик. – Зуга провел ладонями по бокам коня: шерсть слиплась от засыхающей крови. От прикосновения к ране Метеор заржал.

Ниже ребер было пулевое отверстие. Зуга принюхался: судя по запаху, пуля пробила кишечник. Опустившись на колено, Баллантайн осторожно ощупал переднюю ногу, которую берег жеребец, – еще одна рана. Пуля ударила на несколько дюймов выше щетки, размозжив кость. Несмотря на невыносимую боль, жеребец проскакал не одну милю с тяжеленным Мунго на спине – вот это отвага!

Зуга снял шинель и завернул в нее пистолет: звук выстрела привлечет внимание поисковых отрядов – дорога совсем рядом.

– Хороший мальчик, – прошептал Зуга, приставив дуло ко лбу лошади.

Ткань заглушила выстрел: раздался негромкий хлопок, и жеребец тяжело повалился на бок, даже не вскинув копытами.

Луиза бинтовала раны Мунго; в свете луны ее глаза блестели от слез.

– Спасибо, – прошептала она. – Я бы не смогла…

Зуга помог ей уложить Мунго в повозку. Раненый дышал со свистом, от него несло тухлятиной, рубашка промокла от пота. Они устроили Мунго поудобнее на тюках и прикрыли его сверху травой. Зуга вывел мулов через вельд к дороге, которая шла на север, к реке Вааль, а за ней – в Куруман и обширную пустыню Калахари.

– Двигайся по ночам, днем отпускай стреноженных мулов попастись, – сказал Зуга Луизе. – Крупы и вяленого мяса больше, чем достаточно, а вот кофе и сахар придется экономить.

– Словами не выразить мою благодарность, – прошептала она.

– Не вздумай идти по основной дороге к Ваалю.

Луиза будто пропустила последний совет мимо ушей.

– Я почему-то уверена, что мы еще увидимся. И тогда…

– Что тогда?

Она покачала головой, забрала из его рук поводья и повела мулов по дороге. Повозка растворилась в ночной темноте, колеса бесшумно двигались по толстому слою песка. Зуга стоял и долго смотрел вслед исчезнувшей повозке – и тут вернулась Луиза.

Безмолвная, как привидение, она отчаянно летела со всех ног. Длинные локоны выбились из-под кепки и разлетелись по спине. Бледное в лунном свете лицо исказилось. Луиза упала ему на шею, стиснув в объятиях почти до боли, и прижалась неожиданно горячими и влажными губами к его губам, впиваясь в них острыми белыми зубами. Он никогда не забудет вкус этого поцелуя.

Несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу – Зуга боялся, что сердце разорвется. Потом она вырвалась из его объятий и не оглядываясь бросилась в ночь.

Через десять дней после похорон Пикеринга Зуга подписал документы на передачу Чертовых шахт, и секретарь Родса зарегистрировал участки как собственность Главной алмазной компании. Зуга вышел на улицу.

Впервые на памяти старожилов в Кимберли шел снег. Огромные мягкие снежинки кружились и падали, точно блестящие перышки белой цапли, сбитой дробью на лету. Прикоснувшись к земле, снежинки исчезали, но теплее от этого не становилось. Пар от дыхания изморозью оседал на бороде. По дороге к шахте Зуга пытался найти слова, чтобы сказать Ральфу, что это была их последняя рабочая смена.

Лебедка поднимала бадью полуголых рабочих – только Ральф был в куртке.

Зуга лениво задумался о том, почему никто не протестовал против жестких мер нового Закона о торговле алмазами, которые рьяно проводил в жизнь полковник Джон Фрай из недавно учрежденной полиции прииска. Меры были направлены на полное искоренение нелегальной торговли алмазами.

Времена изменились, теперь чернокожие работники жили за колючей проволокой. После заката наступал комендантский час. В бараках проводились обыски без предупреждения, людей обыскивали прямо на улицах средь бела дня, на выходе из шахты все рабочие проходили персональный досмотр. Драконовские меры Джона Фрая вызвали протест даже у старателей – по крайней мере у некоторых. Всех чернокожих заставляли спускаться в шахты нагишом, чтобы они не прятали алмазы в одежде.