Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача - Феликс Керстен

В свете сотрудничества с шведским министром иностранных дел по такому широкому кругу вопросов – он взял обязательство позаботиться обо всех тех, чьего освобождения мне удастся добиться – я предпринял особые усилия, чтобы заключить с Гиммлером как можно более обширные соглашения.

Я уже вступился за французов, интернированных в сентябре 1944 года в немецких лагерях, когда писал Гиммлеру следующее:

«27 сентября 1944 года

Дорогой господин рейхсфюрер!

Хотя наш самолет в пути подвергся нападению, я вчера благополучно приземлился в Берлине, а завтра улетаю обратно в Стокгольм. В то же время мне хотелось бы поблагодарить Вас за то, что Гут-Харцвальде признано экстерриториальной зоной. Надеюсь, что отныне мне нечего бояться со стороны Кальтенбруннера.

Сейчас же я хочу затронуть тему, которая задевает крайне чувствительные струны моей души. Хотя оккупация Франции Германией закончилась, в ваших концентрационных лагерях остаются тысячи французских мужчин и женщин, где с ними обращаются как с рабами, хотя их единственное преступление – патриотизм. Неужели Германия лишилась совести? Какой в этом смысл, какая логика? Я думаю, что люди, единственная цель которых – ловить рыбу в мутной воде, дали Вам дурной совет, господин рейхсфюрер. Я знаю, что Вы лишь исполняете приказы, отданные другими, и поэтому взываю к Вашему великодушию во имя человечества и истории: освободите всех французских, бельгийских и голландских заключенных.

Со своей стороны, отталкиваясь от своих переговоров с шведским правительством, я могу гарантировать, что абсолютно реально переправить всех освобожденных в Швецию и интернировать их там до конца войны. Кроме того, я убежден, что и Швейцария возьмет на себя ответственность за часть этих людей. Я обращаюсь не к рейхсфюреру СС, а к человеку Генриху Гиммлеру. Там, где есть воля, находится и возможность, а история не забудет Вашего гуманного поступка.

Я был очень обеспокоен нашими недавними разговорами о Финляндии. Полагаю, что Вы были крайне не правы, с таким ядом отзываясь о моих финских друзьях и финском правительстве. Они лишь выполняли свой долг, точно так же, как Вы выполняете свой. Финляндия исчерпала все резервы своих сил и была вынуждена заключить мир; продолжать войну она была не в состоянии. Кроме того, Финляндия страдала от немецкого нажима. Можно лишь восхищаться тем героизмом, с которым она в последние годы сражалась против намного превосходящих сил. Но три с половиной миллиона финнов не могли продолжать войну против двухсот миллионов русских. Как разумный человек, Вы должны это понять. По моему мнению, моя родная Финляндия поступила правильно. И я совершенно убежден, что она придет к пониманию с русскими.

В Германии живет и работает от двухсот до трехсот финнов. Я прошу Вас защитить их и позаботиться, чтобы с ними достойно обращались.

Я вернусь в Германию в ноябре, чтобы лечить Вас. Очень надеюсь, что Вы удовлетворите мою просьбу и освободите французов, бельгийцев и голландцев.

Преданный Вам,

Феликс Керстен».

Триберг (Шварцвальд)

8 декабря 1944 года

Последние несколько дней выдались очень бурными и напряженными. Гиммлер все время говорит, что у него возникли большие трудности с Гитлером и что Борман готов ударить ему в спину. Освобождать заключенных именно сейчас – измена по отношению к фюреру. Эти люди в концлагерях, за которых я – Керстен – постоянно заступаюсь, являются преступниками и врагами государства, и он не имеет с ними ничего общего. В последние годы он, к сожалению, по моей просьбе освободил из концентрационных лагерей слишком много людей, и больше я не должен его беспокоить по этим вопросам. Помимо того, в его распоряжении очень мало времени, а он должен сосредоточить все усилия на окончательной победе и применении новейших видов оружия, которые потрясут мир. Секретное оружие обеспечит победу национал-социалистической Германии.

Гиммлер велел мне вернуться к нему через час. В вагоне-ресторане я встретил Бергера, который кипел от ярости, потому что Гиммлер передал ему приказ Гитлера расстрелять английских и американских офицеров. Бергер сказал, что отказывается это делать при любых обстоятельствах, даже если придется самому расстаться с жизнью; он скорее сам застрелится, чем станет расстреливать пленных. Пусть Гитлер расстреливает их сам, если у него хватит смелости.

Гут-Харцвальде

8 декабря 1944 года

Немецкое наступление на западе развивается успешно. Гиммлер объяснил мне ситуацию:

– Все детали нашего наступления были проработаны лично фюрером. Остается лишь выдерживать такой темп наступления, и к 26 января мы выйдем к побережью Ла-Манша. После этого наши войска вытеснят русских из Европы. Мы сознательно ослабили Восточный фронт и бросили все доступные войска против запада. Не имеет значения, что русские продвинутся на лишние триста миль. Главное – то, что мы должны очистить от врага запад.

Я попросил Гиммлера во имя человечности освободить из концентрационных лагерей 5 тысяч голландцев – в первую очередь женщин и детей. Гиммлер сперва отказывался и воспользовался случаем, чтобы еще раз поведать мне свои представления о голландцах. Они – предатели германских идеалов и, в сущности, ничем не лучше евреев.

Я решительно возразил ему: голландцы в течение столетий были независимым народом мореплавателей; когда-то их флот был величайшим в мире. Вполне естественно, что они защищают свою свободу. Они обладают всеми качествами, которые восхваляются в учебных курсах СС, – решительностью, храбростью, нежеланием покоряться врагу и верностью своей родине.

Гиммлер ответил, что я полностью искажаю факты. Голландцы лишились права называться германским народом, раз они подняли оружие против немцев.

– Я рад, что здесь нет никого, кто бы записал ваши слова, – заявил я, – и донес до потомства такое странное представление о ваших германских идеях.

– Я не могу освободить для вас 5 тысяч голландцев, – ответил Гиммлер. – Как мне оправдать такой поступок перед фюрером? Да, действительно, тысячи голландцев храбро сражались на нашей стороне в ваффен-СС, и вовсе не все голландцы – предатели. Но те, кто находится в концлагерях, безусловно, предатели.

Германии придется кормить на 5 тысяч ртов меньше, – продолжал я, игнорируя эти отступления от темы, – если он освободит тех голландских заключенных, о которых я прошу. Неужели ему безразлично, что 500 лет спустя историки будут писать, как неблагородно Генрих Гиммлер обошелся с маленьким германским народом?

Я добился освобождения 1000 голландских женщин, а также норвежских и датских женщин и детей, студентов и полисменов и согласия Гиммлера на передачу в Швейцарию 800 француженок, 400 бельгийцев, 500 полячек и 2—3 тысяч евреев.

21 декабря 1944 года

Перед тем как возвращаться в Швецию, я зафиксировал наши договоренности в следующем письме:

«Дорогой господин рейхсфюрер!