Тайна поместья Горсторп - Артур Конан Дойл

– Поглядим, – отозвался незнакомец. – Кто его знает, хозяин: может, мы все убедимся в чем-нибудь до того, как расстанемся, а пока придется одному из вас выйти и показать, умеет ли он работать кулаками, а то дальше не поедете.

В один миг Стивенс выпрыгнул из экипажа на дорогу.

– Если тебе так хочется подраться, тебе просто повезло! – сказал он. – Я зарабатываю боксом себе на жизнь, так что не говори потом, что тебя не предупредили.

– Разрази меня гром! – радостно завопил незнакомец. – Да он и впрямь боксер, Джо, как я и думал! Наконец не какая-то размазня, а что-то настоящее. Вот, парень, ты и встретил того, кто тебя одолеет. Ты никогда не слыхал, что говорил мне лорд Лонгмор? «Обычному человеку тебя не побить, для этого нужен специально сделанный!» Вот что говорил лорд Лонгмор. Так-то вот!

– Это было до того, как появился Бык, – проворчал, впервые нарушив молчание, человек, державший лошадей.

– Хватит меня дразнить, Джо! Еще раз я услышу о Быке, и мы с тобой рассоримся. Бык меня побил однажды, но посмотрим, управится ли он со мной, если мы еще когда-нибудь встретимся. Ну а ты, парень, что обо мне думаешь?

– Думаю, что наглости у вас предостаточно.

– Наглости? А что это такое – наглость?

– Бесстыдство, бахвальство, хвастовство – вот что.

Слово «хвастовство» подействовало на незнакомца удивительным образом. Он шлепнул себя по ляжке и разразился тонким, похожим на жеребячье ржание смехом, а следом за ним рассмеялся и его угрюмый приятель.

– Лучше не скажешь, дорогуша, – проговорил этот последний. – «Хвастун» – слово самое для него подходящее. Что ж, луна светит, но как бы ее не затянуло облаками. Давайте-ка начинайте, пока светло.

Баронет между тем все с бо́льшим изумлением разглядывал одежду незнакомца, остановившего лошадей. Многое в ней подтверждало, что незнакомец имеет отношение к лошадям, хотя даже в этом случае одет он был очень старомодно и странно. На голове у него красовалась когда-то белая, а теперь пожелтевшая касторовая, с длинным ворсом шляпа вроде тех, что носят некоторые кучера запряженных четверкой экипажей: тулья в виде колокола, а поля загнуты. Пуговицы на его фраке табачного цвета, с короткой талией, были стальные. Спереди, где фрак не закрывал грудь, виднелся полосатый шелковый жилет, ниже – кожаные бриджи, а потом – синие чулки и туфли. Вся его угловатая фигура излучала силу. Этот Задира из усадьбы Броукасов был явно личность незаурядная, у молодого драгунского офицера вырвался смешок, когда он подумал, какую славную историю он будет рассказывать в офицерской столовой об этой чудной фигуре в одежде давних времен и о тумаках, которые тому достанутся от лондонского боксера.

Билли, юный грум, уже выхватил уздечки у крепыша и держал теперь лошадей сам, но лошади почему-то дрожали и покрылись потом.

– Сюда! – показав на ворота, скомандовал крепыш.

За воротами, куда он показал, было зловеще, темно и странно: столбы ворот были разъедены временем, над дорожкой, которая вела вглубь, тяжело нависли ветви деревьев. Ни баронету, ни боксеру то, что они увидели, никакого удовольствия не доставило.

– Куда это вы направляетесь? – спросил незнакомцев баронет.

– Здесь толком не подерешься, – отозвался крепыш. – Там, – он показал рукой по ту сторону ворот, – у нас есть местечко лучше некуда. Второго такого не найдешь.

– Для меня и дорога годится, – сказал Стивенс.

– Дорога годится только для любителей, – возразил человек в касторовой шляпе. – И уж никак не для двух настоящих боксеров вроде нас с тобой. Да ты, часом, не боишься ли?

– Ни тебя, ни десятка таких, как ты, – решительно ответил Стивенс.

– Ну так пошли, и сделаем все как полагается.

Сэр Фредерик и Стивенс переглянулись.

– Я согласен, – сказал молодой боксер.

– Тогда пойдем.

Все четверо вошли в ворота. Позади них, в темноте, лошади били копытами и вставали на дыбы, и было слышно, как их тщетно пытается успокоить грум. Они прошли ярдов пятьдесят по дорожке, наполовину заросшей травой, а потом повернули вправо, через густые деревья, и вышли на круглую лужайку, трава которой в лунном свете казалась белой. Лужайку окружал низенький вал, тоже весь заросший травой, а за лужайкой, недалеко от нее, виднелась небольшая каменная летняя вилла с колоннами, из тех, которые так любили в восемнадцатом веке, при первых Георгах.

– Ну, что я вам говорил? – воскликнул крепыш. – Да разве хоть где-нибудь в двадцати милях от города найдешь лучшее место? Словно специально для бокса сделано. А теперь, Том, покажи, на что ты способен.

Все было как в неправдоподобном сне. Диковинные люди, странная их одежда, какая-то чудна́я речь, круглая лужайка, залитая лунным светом, вилла с колоннами – все сплелось в одно фантастическое целое. Только вид неловко сидевшего на Альфе Стивенсе твидового костюма и маячившего над костюмом простого английского лица вернул баронета в реальный мир. Худощавый незнакомец, остановивший лошадей, уже снял касторовую шляпу, фрак, шелковый жилет, и его приятель стянул с него через голову рубашку. Стивенс хотя раздевался спокойно и неторопливо, ждать себя не заставил. Боксеры стали друг против друга.

Но тут у Стивенса вырвался крик изумления и ужаса. Из-за того, что его противник снял касторовую шляпу, стало видно, как страшно изуродована его голова: верхняя часть лба вдавлена, а между коротко остриженными волосами и густыми нахмуренными бровями шел широкий красный рубец.

– Боже! – воскликнул молодой боксер. – Да что же это у него с головой?

Восклицание Стивенса вызвало холодную ярость у его противника.

– Думай-ка ты лучше о своей голове, молодой человек, – пробурчал он. – Сдается мне, скоро у тебя своих забот будет выше головы, так что про мою голову болтать не надо.

Услышав это, его приятель разразился хриплым хохотом.

– Хорошо сказано, Томми, дружок! – прохрипел он. – Ставьте на того, кому нет равных! Все золото Сити против апельсина!

Человек, которого он называл Томом, стоял с поднятыми над головой руками в середине естественной арены. Он вообще был крупный, но голый по пояс казался еще крупнее, а его мощная грудь, покатые плечи и подвижные мускулистые руки были идеальны для боксера. Мрачные глаза под изуродованными бровями свирепо поблескивали, а губы замерли в недоброй улыбке, более страшной, нежели гримаса ненависти. Молодой боксер, двинувшись ему навстречу, вынужден был себе признаться, что никогда не видел фигуры, которая бы внушала больший страх. Но его смелое сердце воодушевляла мысль, что он еще не встречал человека, который бы его одолел, и едва ли таковым окажется незнакомец, повстречавшийся ему случайно на сельской дороге. Поэтому, тоже улыбаясь, он стал в позицию и приготовился к бою.

Тут произошло нечто для него неожиданное. Нанеся отвлекающий удар левой, незнакомец послал другой, ошеломляюще сильный, правой, послал так молниеносно, что Стивенс чудом от него уклонился и едва успел, когда противник оказался рядом, ответить коротким резким ударом. В следующее мгновение худые руки противника обвили его, и молодой боксер, подброшенный вверх, завертелся в воздухе, а потом тяжело упал на траву. Незнакомец, сложив руки на груди, отступил назад, в то время как Стивенс, красный от гнева, поднимался на ноги.