Щит и вера - Галина Пономарёва

Маша, осеняя себя крестом, дёрнула за рубаху Григория, они опустились перед иконой на колени. Понимая, что Гриша не будет целовать лик Богородицы, Евдокия поднесла икону к дочери, и та приложилась к ней устами.

– С Богом! – завершил церемонию прощания Григорий Фёдорович. Молодые встали с преклонённых колен, Маша осенила себя крестом, взяв чемоданы в руки, они вышли из дому, где на улице их уже ожидала совхозная машина, подрядившаяся подвезти супругов до железнодорожной станции.

Н-ск встретил колючей майской погодой. Небо было серым, шёл дождь со снегом, дул сильный арктический ветер. Для северных широт стояла неплохая погода, но прибывшим с материка людям она казалась студёной. Вымотанные за неделю трудной дорогой, прибывшие просто валились с ног. Железная дорога до Красноярска не была утомительной, но пятидневное путешествие на теплоходе по холодному Енисею вымотало. Узкоколейка от Дудинки до Н-ска казалась бесконечной. Всех прибывших разместили в бараках. Семейным отвели отдельные комнаты.

– Дома лето началось! Отсеялись уже! А тут словно ноябрь стоит! Неужто совсем солнца и тепла не будет? – с волнением и грустью в голосе сказала Маша.

– А ты видела, как город строится? Красавец! Может, и нам он родным станет, Маруся!

– Ой, не знаю! Давай располагаться будем да отдохнём малость. Завтра нас будут за рабочими местами закреплять. Гриш, боюсь я! Ведь дальше своего дома не была нигде! А ну как меня не возьмут никуда? Что делать будем?

– Возьмут! На стройку укладчицей пойдёшь! Мне так в письме писали.

– А ты куда работать пойдёшь, Гриша?

– Я на рудники пойду! Там самая высокая заработная плата!

– Гриш, а не боишься? Ведь там под землёй вечная мерзлота! Тяжело да и опасно для здоровья! А ну как болеть начнёшь?

– Что ты, Марусь! Работы не боюсь! И здоров как бык! Всё будет хорошо!

– Герой! Прямо книги про тебя писать надо! Стахановец! Вот и наше новое жильё! Неуютно здесь! Дома лучше!

– Маруся, не тоскуй! Свыкнешься! Зато сами будем строить нашу жизнь!

Север. Работа на стройке тяжёлая, грязная. Ветер обжигает лицо холодом. Леденящие сквозняки. Не думала Маша, что всё так безрадостно будет в этой новой её жизни. Придя домой в полученную комнату, бухалась на кровать и плакала от обиды за несбывшиеся мечты, за потерянные надежды. Гриша пытался успокоить её, но всё было напрасным. Навалившаяся на Марусю тоска не исчезала. Григория же всё устраивало. Привычка выживать в любых условиях, заложенная ещё в сиротском детстве, научила его не обращать внимания на неустроенность, на суровый климат, на тяжёлую работу. Он без конца тянул Марусю на какие-нибудь молодёжные вечеринки, рыбалку, походы на природу. Маша немного теплела, когда летним полярным днём окружающая город тундра зазеленела и её украсили незатейливые цветы, ягода, молодёжь весёлой ватагой вываливалась из машины и азартно набрасывалась на природные дары Севера. Но это была не степь, цветущая ранней весной красными маками и покрывающаяся летом розовыми кустами цветущей мальвы.

Тоска по дому, по горячему летнему солнцу, по ласковому и солнечному Алтаю точила её каждый день, каждый час и каждую минуточку. О том, чтобы забрать у брата Любашку, не могло быть и речи. Получить место в детских яслях было невозможно.

Через пару месяцев Маша поняла, что беременна. Пришлось оставить работу, которая была небезопасной для женщины. Писать об этом домой она не стала. Жизнь текла для Маруси совсем однообразная. Завывали северные ветра, наступившая полярная ночь давила и раздражала. Вся её жизнь ограничилась стенами комнаты в бараке. Спасали книги, которые она вновь читала целыми сутками, забывая о реальном времени, о том, день или ночь, о том, когда из забоя придёт домой Гриша. В комнате царил полный беспорядок, ужин готовил только Григорий, вернувшись со смены. Он пытался вразумить жену и вернуть её к действительной жизни, но всё было напрасным. Приближался срок рождения ребёнка.

Дома Любочка сделала первые шаги, произнесла слово «мама»! Мамой и папой для неё стали Варя и Савелий. Так они обрели ещё одну дочку. Старшие дети, приезжавшие на каникулы из города, были безмерно рады появлению в семье маленькой сестрёнки. Получив письмо от Маши, они узнали о рождении ещё одной дочки, Танюшки, в письме Маруся просила оставить Любочку в семье брата.

Приходившие от Маруси письма стали всё реже и реже, и через пару лет жизни на Севере их совсем не стало. Савелий с Варварой и старики смирились с тем, что девочка нашла новых родителей, а Маруся исчезла из их жизни, и неизвестно, что готовило ей грядущее будущее.

Через год после рождения дочки Маша почувствовала, что вновь в положении. Смирившись с участью северной жизни, она была этому рада. Гриша каким-то образом добывал с материка необходимые ей фрукты, сухое молоко. Маруся пристрастилась к традиционным для Севера лакомствам: халве, сгущёнке, шоколаду. Сладости стали маленькой радостью в зимние полярные ночи. Родившегося сына назвали Ванечкой. С рождением второго ребёнка жизнь для Маруси словно закончилась! Теперь даже на любимые книги времени не оставалось.

– Сплошная маета! – оставшись одна с детьми, рыдала она.

Комната не убиралась, обед не готовился. Григорий, переставший на этот счёт что-либо говорить жене, придя домой, «засучал рукава»: стирал детское бельё, мыл пол, варил обеды и ужины. Время медленно, но ползло. Дети подрастали. Вот и Ванечка уже сделал первый шажок.

Оставался последний год работы Григория по контракту в Северном крае. Наступил полярный день, солнце предвещало начало короткого северного лета. Однажды, вернувшись со смены домой, Гриша нашёл комнату пустой. Повсюду валялись разбросанные вещи детей и жены, немытая посуда водрузилась на столе огромной кучей, возле которой он увидел записку. Писала Маша: «Прости, больше не могу здесь жить! Уезжаю домой!» Гнев, нахлынувший на Григория, сменился отчаянием. Он любил, любил свою непутёвую жену и ничего с этим сделать не мог. Однако остался всего один год работы по контракту!

– Дотяну! – решил Григорий.

– Марусенька! Донюшка! – причитая, бросилась с объятиями Евдокия на нежданную гостью. – Детки-то уже какие большенькие! Да смышлёные! Маруся, ты вернулась! – продолжала причитать она от радости.

– А мы, вишь, перебрались в дом Савелия. Мать совсем ослабела! Свой дом продали в совхоз, – сдержанно заговорил Григорий Фёдорович. – Теперь все вместе живём, благо дом Савелия большой! Всем места хватило, – продолжал он, пока Евдокия раздевала детей.

– Баба, а это кто? – кинулась к Евдокии темноволосая и смуглая девочка четырёх лет.

– Это тётя Маша! А это твои сестрёнка с братиком! – растерянно со слезами проговорила Евдокия.

– А мама с папой скоро придут? – прячась за бабушку, вновь спросила любопытная девчушка.