Соблазнить дьявола - Лиз Карлайл

– Боже мой! – прошептал он. – Сержант Сиск.

– Ты его знаешь? Однажды я с ним встречалась. При моей работе кого только не встретишь. Так вот, он хорошо известен некоторым из моих друзей. Он чрезвычайно упорный, Элерик.

– Боже мой! – повторил он.

– Насколько хорошо ты знаешь брата Сидони?

– Достаточно, чтобы вызвать его неприязнь, – ответил Девеллин. – Но он терпит меня.

– Этот полицейский сержант знаком с мистером Кемблом. Ты можешь поговорить с Кемблом о Сиске? Я знаю, Кембл из тех людей, кто способен позаботиться об этом. Избавить от неприятностей. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

Еще бы не понять. Хотя Кембл не очень высок ростом, зато гибок, подвижен, в его взгляде сквозит жестокость. А по характеру синяков на его суставах, известному, может, только одному из пятидесяти человек, Девеллин сразу определил, что Кембл пользовался кастетом, возвращая долг тем, кто ранил Сидони. А это не тот предмет, который большинство парней носит в своем кармане. Девеллин кивнул:

– Я поговорю с ним. А если…

Тут дверь открылась, и в проеме возник силуэт его отца. Девеллин вскочил с кресла, все разумные мысли вылетели у него из головы. Леди Кертон тоже поднялась.

– Ваша светлость! Я только что собиралась уходить. Графиня направилась к двери, заставляя Гравенеля либо войти, либо сделать шаг назад.

Он вошел.

Девеллин последовал, было за леди Кертон, но отец задержал его:

– Останься, пожалуйста. Девеллин остановился.

Герцог закрыл дверь и прошел к письменному столу.

– Ужасная толкучка, верно? Полагаю, общество соскучилось по твоей матери.

– Она великолепная хозяйка.

– Сигару? – предложил отец, доставая из ящика две штуки.

– Разве вам позволяют курить, сэр?

– Кто? – засмеялся герцог. – Доктор? Твоя мать? Девеллин не ответил. Тогда отец вздохнул, бросил сигары в ящик, отошел от стола, и какое-то время стоял, отсутствующе глядя вдаль. «Он уже не тот, – подумал Девеллин. – По крайней мере физически».

– Я ошибся в тебе, Элерик? – вдруг спросил он. – Скажи мне. Я потерпел неудачу и как отец, и как муж?

– Простите?

Герцог покачал головой. Потом сел на диван, упершись локтями в колени и словно в изнеможении наклонившись вперед.

– Я вижу это по ее лицу. Каждый проклятый день. За все Элизабет винит меня. Даже за смерть Грега.

– Отец, я… – растерянно начал Девеллин.

– Вот именно, – сказал герцог, как бы продолжая спор. – За Грега. Если бы я был с вами построже. Если бы заставил вас обоих поступить в университет. Если бы лишил содержания, как только начались ваши дикие выходки. Если бы я был лучшим отцом, всех этих несчастий или большинства из них можно было избежать. Вот что она думает.

– Я не могу сказать, что вы были плохим отцом, сэр. Видимо, это я был плохим сыном.

Герцог долго сидел молча, но Девеллин слышал его тяжелое дыхание.

– Чем дольше ты держался на расстоянии, – наконец прошептал он, – тем легче было винить тебя.

– Вы говорите о смерти Грега, не так ли? При всем моем уважении, сэр, вы с самого начала обвиняли меня.

– Правда? Так говорит мне Элизабет. Но я совсем не помню те ужасные дни. Ни до, ни после. Наверное, таким способом рассудок защищает нас. Но я не знаю, то ли он защищал меня от трагедии смерти Грега, то ли… от чего-то еще.

– А было что-то еще? – тихо спросил Девеллин. Какое-то время опять слышалось только свистящее дыхание отца.

– Да. Мое ужасное поведение впоследствии. Мое… безумие, я бы сказал. Так мне это видится сегодня. Господи, Элерик, ты не можешь представить, как я страдал.

– Представляю, сэр, – ответил Девеллин, сжав зубы. – Я потерял брата и лучшего друга. Практически лишился семьи. Но я нес вину как мог. У меня не было выбора.

– Ты был так молод! – Герцог покачал головой. – Так неопытен в этой жизни.

– Не так уж и молод, сэр. И не так уж неопытен, как вам хочется думать.

– Но ты был моим ребенком, с болью произнес отец. – Моим ребенком. Элизабет не уставала напоминать мне об этом. А я не мог ничего поделать. Ничего.

– Что вы имеете в виду, сэр? Что можно было тогда… да и сейчас поделать? Грег умер. Все было кончено.

– Я не знаю. Извиниться перед тобой? Ударить тебя? Вместе горевать? Молиться? Рвать на себе волосы? – Дыхание со свистом вырывалось у него из груди.

– Сэр, я думаю, вам не следует так волноваться. Но отец, казалось, не слышал его.

– Ты считал это и своей потерей, Элерик. Так оно и есть. Да. Ты потерял брата. И отца тоже, полагаю. Но я потерял обоих детей. И не знал, как найти то, что потерял. Я до сих пор не знаю.

– Отец, что вы хотите, чтобы я сделал? Что хотите от меня услышать?

– Я хочу, чтобы ты вернулся домой, Элерик. В Стоунли. Хоть ненадолго.

– Вернулся домой? – с сомнением повторил Девеллин. – Отец, я не знаю. Вы уверены, сэр, что хотите именно этого?

Герцог попытался улыбнуться.

– Разве имеет значение, чего я хочу? Умирающий человек не может позволить себе распоряжаться временем, Элерик. Я должен исправить ошибки. Умиротворить жену. Залечить рану, которую бездумно нанес семье.

Девеллин не знал, что сказать. Он так долго ждал, когда отец протянет ему в знак примирения хотя бы тоненькую оливковую веточку. Но это оказалась не просто ветка, а целое дерево. И все же он колебался. Он должен подумать о Сидони, нельзя оставлять ее беззащитной, раз за ней идет по пятам Сиск. Кроме того, они должны, наконец, договориться, или он сойдет с ума.

– Помнишь тот старый каменный дом у озера? – задумчиво спросил отец. – Я в этом не разбираюсь, но твоя мать говорила, что там очень романтично. В прошлом году она даже отремонтировала его.

– Коттедж возле пристани, сэр? Да, он очаровательный. – Идеальное место, как утверждает Элизабет, для медового месяца. – Герцог откашлялся. – Мы думаем, вернее, твоя мать предполагает, что вы с Сидони, возможно, захотели бы провести там часть своего свадебного путешествия.

Девеллин был потрясен.

– Благодарю, сэр. Но Сидони еще не сказала «да».

– Скажет. Я думаю, что сегодня подтолкнул ее к этому.

– Простите?

Отец с большим усилием встал.

– Она скажет «да», Элерик. Потом она скажет, что я хочу того, чего, возможно, не заслуживаю, – прошептал он. – И это может быть правдой. Я хочу того, чего моя гордость не позволяла мне признать.

– Чего, отец?