Окаянные - Вячеслав Павлович Белоусов

— Принимай вахту, Верочка, — поднялся Сакуров. — Договорим ещё, Гертруда Карловна, — махнул он ладошкой и хозяйке, отправляясь на чердак.

Корновский, исхудавший, с головой, сплошь обмотанной бинтами, без единой кровинки на землистом лице, ждал его на меховой лежанке, устроенной прямо на полу, не сводя тоскливого взгляда с оконца, в которое каким-то чудом заскочил и распрыгался, верно, последний тёплый осенний лучик.

— Загрустили, Глеб Романович? — подсел к нему Сакуров, заглянул в отливающие голубизной глаза.

— Давно мы здесь застряли?

— А с дочкой не объяснялись?

— Ей наши приключения лучше не знать. Она у меня впечатлительная. Вся в покойницу, в мать.

— Любите вы её.

— Внучка, Алексашку, прошу ко мне поднять. Она не позволяет. Боится, что напугаю своим видом. Видел-то всего один раз.

— Это когда дружок вас сюда устраивал на ночлег?

— Тогда, только не наигрались мы с мальчиком.

— Занятный мальчуган. Подвижный не в меру.

— Тебе откуда известно?

— А Евгения не рассказывала?

— Эжен? О чём это ты?

— Утаила, значит. Ну тогда и мне нечего трепаться.

— Я не барышня кисейная, чтоб меня жалеть, да и заживает на мне, как на собаке. Давай, рассказывай.

— Спасал я вашего внучка в тот день, когда укатили вы раньше меня на вокзал.

— Как это спасал?

— В яму сливную малец упал, заигравшись. И тонуть вздумал. Ну а я рядом оказался.

— И мне, значит, ничего?

— Повода не было. И вас не хотелось тревожить.

— Это ж сколькими жизнями я тебе обязан?

— Сочтёмся, если вдруг… но уж лучше без этого. Того, что было у монастыря близ пристани, хватит обоим до конца жизни, если целёхонькими отсюда выберемся.

Они помолчали оба, наблюдая за солнечным лучиком, не желающим выбираться из оконца.

— Ты мне не ответил, Артур Аркадьевич, — оторвал глаза от занятного зрелища Корновский. — Давно мы здесь кукуем?

— Неделю, как в себя приходим.

— Ты меня на себе тащил?

— На лодке плыли. Ну и нашего битюга вместо верблюда грузил, а что ему дурковать. Он хоть и подстрелен в один бок, но силён бандюга. Я ему маузер меж лопаток ткнул, он и волок лодку, как бурлак, когда в корягах застревали.

— Андриас?

— Он самый. Последний из той московской оторвы, которая над Булановым подшутила.

— Живой, это хорошо. Ты где ж его спрятал? Что-то не видать.

— В подвале держу. Он у меня под замком. Пытался дёру дать.

— Будет что предъявить товарищу Буланову.

— За вами дело, Глеб Романович. — Сакуров изобразил улыбку. — Напугали вы нас. Гертруда Карловна, оказывается, не только отменная хозяйка и блестящая врачевательница. Она вас и выходила, ну и, конечно, дочка ваша. Женечка, Верочка, девчушка здешняя, ночами дежурили. Теперь вы орлом выглядите, но надо ещё постараться.

— Ты мне дифирамбы не распевай, Артур Аркадьевич. Не заслужил. Под пулю дурную голову сунул.

— То не пуля, Глеб Романович, то горящим бревном вам шарахнуло по голове. Вовремя я подоспел, вытащил вас из-под головёшки той, могли и сгореть заживо.

— Ты расскажи мне, как всё было, — попробовал дотянуться до бинтов на голове Корновский. — Шумит порой так, будто ветер гуляет. Помню происходившее местами, яркими эпизодами, как говорится, но потом всё сваливается в одну кучу.

— Отлежитесь. Полегчает, — посочувствовал Сакуров. — Со мной хуже бывало.

— Да и я изведал в Германии, по нашим баррикадам однажды так шарахнули из пушки, фрайкоровцы Пабста, мало кто уцелел.

— Ну раз и пушка вас не взяла, долго жить будете.

— Ты, чувствую, всё помнишь, в какую передрягу мы угодили у монастыря? Вроде всё шло, как рассчитал Мартынов?

— Положил всех своих оперодовцев командир Мартынов! — невольно вырвалось у Сакурова, и он, прикусив губу, тихо закончил: — И сам погиб нелепой смертью.

— Он нас разделил на две группы, когда окружён был погреб у монастыря, — начал припоминать Корновский, наморщив лоб. — Мы с тобой и ещё с несколькими бойцами направились к избе, откуда два мужика под винтовкой привели к погребу какого-то арестованного.

— С винтарём бородач был, а с ним парнишка.

— Да-да.

— В погреб они его вели, вроде как на допрос, — подсказал Сакуров. — Вот там потом и шарахнуло так, что погреб разнесло в щепки и из огня люди выскакивали то ли сами, то ли их взрывной волной выбрасывало. Бочки с горючим, похоже, взорвались. Не тот ли арестант их жахнул, очутившись в безвыходном положении?

— Выходит, наш был товарищ?

— А кто его знает. Может, из банды соперников тот молодец, — пожал плечами Сакуров. — Не уцелел никто, я думаю. Наш Мартынов скомандовал добивать живых, не щадить никого. Ну и пошла пальба. Бандиты сопротивлялись до последнего, а уцелевшие, кто к избе рванули, а кто к лодкам пробиться попытались. Помню, из избы тоже стрельба пошла, гранатой дверь с окном выбило, ну и вспыхнула изба, как свечка. Вот там вас и ударило.

— Я ещё раньше пулю схватил куда-то в грудь. Не соображал ничего.

— Мне посчастливилось. Там у избы я Андриасу на хвост и сел. В общей суматохе, когда вернулся, вас в лодку на берег оттащив, наткнулся на него нос к носу. Повезло перехватить его руку с наганом, ну уж а маузером свалил его с ног, так что и его на себе к лодке волочить пришлось. Однако в огне, в пальбе, в суматохе уцелели оба. Они про лодку вспомнили, когда я уже нашу со свету от пожара далеко отогнал, но видел, как расстреливал гадов, прыгавших в лодки, товарищ Мартынов. А потом свалился и он в воду. Гребец из меня не ахти, но нужда заставила. В темноте скрылись.

— Погиб, значит, товарищ Мартынов, — помрачнел Корновский.

— Бесшабашный мужик, — сурово сдвинул брови Сакуров. — Такого в конницу с шашкой наголо, а не оперативным отрядом командовать. Сорвал он всю операцию и людей погубил.

— Ты как добирался?

— Вас растребушил легонько, в сознание пришли ну и успели подсказать, куда править по течению, а бандюгу Андриаса я не жалел, он у меня и грёб, пока на дно не падал, и бурлачил, пока ноги держали. Лодка-то с течью оказалась. Прострелили борт. Я и черпал воду, чтоб не утонуть. В общем, добрались.

— Тебя мне сам бог послал. — Сухо улыбнулся Корновский.

— Веруете?

— По-другому не скажешь. — Блеснул заслезившимися глазами Корновский.

— Ну-ну, Глеб Романович, — осторожно погладил его перебинтованную грудь Сакуров. — Нам ли теперь раскисать!

— Это так… невольно, — смущаясь, прошептал Корновский. — Простите.

— Да чего уж. Мы теперь с вами словно родные братья.

— А вы знаете, — улыбнулся тот. — Я ведь давно гадал и гадаю, кто это нас и зачем так породнить задумал? Мы с вами