Раубриттер - Борис Вячеславович Конофальский

— Вот именно! Вот именно! — воскликнул граф в негодовании. — Отнимали шубы у достойных людей кантона! Многих били беспощадно. Одного ранили!

— Били тех, кто в избиении моего ротмистра участвовал, а также тех, кто в жадности упорствовал. А ранили одного, так тот на человека моего с железом кинулся. И получил по заслугам.

— А бабы! — продолжал граф. Он даже усидеть не смог, вскочил, и подбежал к Волкову, которому стула не продолжили сразу. — Вы же забрали два десятка баб!

— Господин граф, да как же мужчинам без баб? Невозможно это, — отвечал тот. — Вы ж сами понимаете.

— Понимаю, понимаю, — с жаром говорил фон Мален. — Но брали бы баб там. Зачем же вы их с собой забрали. Теперь семьи этих баб ярятся, возмездия требуют. Требуют покарать вас, на войско деньги готовы давать.

— Чего ж они ярятся, дураки, — усмехался кавалер, — замужних баб солдаты не брали, а их девок мои люди уже замуж берут.

— Верните их, верните немедля, — требовал граф, даже кулак сжимал.

— Обязательно верну, — сказал Волков зная, что никого не вернет, — верну всех, что не повенчаны.

— И деньги верните, — настаивал граф, — меха, шубы верните. А я напишу купцам и в консулат кантона напишу, что вы раскаиваетесь, и готовы все вернуть.

— Хорошо, — опять соглашался кавалер, — все, что солдаты не поделили, верну.

— Так заберите у солдат то, что они уже поделили.

— Так то по купцам и девкам уже разошлось, этого не собрать, господин граф, то что к солдатам попало, то сгинуло.

— Хорошо, соберите и верните все, что сможете, особенно баб, — граф фон Мален вдруг остановился. — Что-то в затылке у меня заломило, опять шум в ушах. Ни к чему мне все эти волнения.

— Присядьте, отец, — молодой граф встал, взял отца под руку и провел его к стулу. И заговорил, обращаясь к Волкову. — Досаду большую, вы брат мой, — он сказал «брат» и кавалер это отметил про себя, — доставили и нам, и герцогу. Понимаем мы, что вы человек войны, и привыкли делать так, как диктует вам ваша честь, но теперь вы господин, о людях ваших, что проживают в Эшбахте, думать должны, горцев злить, все равно что собак свирепых дразнить. А еще и о сеньоре своем думать должны. И о семье своей.

Все бы ничего, да говорил он это с привычным для него высокомерием, такого высокомерия в его отце и близко не было.

Теодор Иоганн Девятый граф фон Мален не говорил все это, а выговаривал, словно мальчишке, словно подчиненному. А подчиненным Волков ему не был. Он был вассалом самого курфюрста, а не графов Маленов. Да и по возрасту этот молодой граф Волкову и в сыновья мог годиться. Сколько ему было? На вид двадцать два, двадцать четыре. Он был младше своей сестры Элеоноры Августы. Но с ним, с Волковым, молодой граф говорил свысока, и даже то, что он обращался к кавалеру словом «брат», от его спесивого высокомерия, совсем не спасало.

— Ступайте, брат мой, — все с той же спесью сказал ему молодой граф, Так сказал, словно слугу отправил прочь.

— Прощайте, граф, — сказал Волков и поклонился старому графу.

— Вы рано прощаетесь, — сказал граф молодой, — вам отведены ваши покои. Оставайтесь.

— Извините, граф, но у меня есть дела.

— Вы уже наделали дел, — заявил Теодор Иоганн, — будет с вас. Отцу нужен отдых, а вы к ужину будьте, может отец разговор захочет продолжить.

Как Волков ни злился от такого выговора, но злиться ему приходилось про себя. Он только поклонился и вышел из залы. Да еще Максимилиану сказал с раздражением:

— Коней все еще не расседлали вы?

— Нет, кавалер. Думал сразу домой поедем.

— Так расседлайте, остаемся здесь ночевать.

Он пошел к себе в покои, те покои, в которых всегда останавливался тут. Стянул с себя сапоги. Отвязал меч. Завалился на кровать, не раздеваясь, и не укрываясь. Лежал, думал о разговоре с фон Маленами. Злился на молодого графа и думал, что со старым графом, даст Бог ему здоровья, ему дела иметь сподручнее. И, кажется, задремал.

Он проснулся от настойчивого, но негромкого стука в дверь.

Странно то было. Время ужина еще не наступило. Он встал, меч по привычке взял и, не обуваясь, прошел к двери и отпер засов.

О чем мечтал он, когда ехал сюда, и о чем позабыл, когда с графом поговорил. Пред ним стояла она, да не стояла, а сразу вошла, заперла дверь и кинулась ему на шею. Сильная, горячая, запах от нее дурманящий. В губы его целует сразу. Брунхильда! Графиня!

Отстранилась от него, наконец, смотрит, улыбается — а сама красива, что глаз не оторвать.

— Что же вы меня бросили? — говорит она с укором. — Забыли меня уже, с молодой женой? — и по щеке его рукой гладит.

— Да разве тебя забудешь? — говорит он совсем не весело.

Она стала смеяться.

— Что смешного? — спрашивает он и хмурится.

— Вижу, что грустите по мне, по голосу вашему слышу. — Говорит графиня и идет от двери к кровати. — Вот и радостно мне.

Она подошла, и повалилась на его кровать, как раньше это делала.

А он так и остался стоять и просто глядеть на нее.

— Что смотрите на меня? — спросила Брунхильда и согнула ногу в колене, юбки задрались так, что подвязку под коленом видно ему стало.

Вид красивой ее ноги в черном шелковом чулке порадовал бы его раньше, но теперь… Теперь она дама замужняя. Ему видеть ее ноги не пристало. Но, видно, ее это замужество волновало мало.

— Ну, — говорит она с удивлением, — что ждете? Ко мне идите.

— Ни к чему это, — спокойно отвечает он.

— Что? — она садится на кровати. Удивлена безмерно. И даже кажется обиженной. — Не желаете меня?

— Желаю, только я желаю девицу Брунхильду, а ты теперь графиня фон Мален.

— Ах, позабыла я, — язвительно говорит красавица, — вы же рыцарь божий, человек благородный.

— Именно так.

— Конечно, — чуть раздражено сказала красавица, — легко вам быть благородным, не то, что мне, бабе распутной.

— А тебе что тяжелого?

— А ничего, легко все, живу, радуюсь, да только ненавидят меня все тут. Все, и сынок его, граф молодой самый первый ненавистник, да и все остальные родственнички тоже, чтоб они передохли. Сидят за столом, так они все смотрят, как я ем, как пью, ухмыляются. Шушукаются. Лакеи и те мне презрение свое выказывают, даже служанка моя и та подлая, зубоскалила, пришлось по морде ей надавать. Теперь присмирела. Если бы не граф, так уже убили бы меня.

— Терпи, —