Раубриттер - Борис Вячеславович Конофальский

Но монах не замечал состояния господина и продолжал, откидываюсь на спинку стула:

— Только быть все тихо должно, ни словом, ни жестом мы себя выдать не должны. Вы, кавалер, любезны будьте с женой, ласковы.

Не выдавайте гнева своего до тех самых дней, пока не станет ясно, обременена ли она или нет, а если понесет, так еще ласковее будьте. Радуйтесь бремени ее, словно своему.

— Голову ей, кажется, размозжу, — произнес Волков сквозь зубы.

— Нет, вы жену не убьете, не по рангу рыцарю баб убивать, — спокойно сказал монах. — Если, конечно, она не ведьма.

Как ни странно, но эти слова подействовали на Волкова успокаивающе. И вправду, он рыцарь, чего ему его рыцарское достоинство подлым поступком ронять. Не так оно легко ему далось, чтобы вот так глупо замарать его.

А монах продолжал:

— И главное, что надобно сделать, господин, так это врага обратить в друга.

— Это кого? Жену, что ли? — спросил Волков зло, уже готовый сорваться и наорать на монаха, если он так считает.

— Нет, жена вам пока другом не станет, может с годами, может, и после, — спокойно продолжал брат Семион. — Сделайте другом Бригитт Ланге.

— Рыжую? — удивился Сыч.

— Рыжую, рыжую, — кивал монах. — Нет на этом свете никого, кто про вашу жену больше знает, чем она.

— И как же мне ее сделать другом? — спросил Волков, понимая, что в словах монаха есть суть. — Серебром?

— Можно и серебром. Можно и сутью вашей мужской, она женщина одинокая, всяк внимание такого видного мужа ей будет лестно. А можно, — он взглянул на Сыча и усмехнулся, — и этого на нее натравить, он ее быстро в ужас приведет. А лучше будет и одно, и другое, и третье. Пусть Сыч ее попугает, а вы потом начинайте ее брать втайне от жены, с лаской да со словами любви, на подарочки не скупитесь, и через месяц-другой не будет у вас служанки более верной. И все вы будет о своей жене знать, что она от вас скрыть желает.

— Так и сделаем, — сказал Волков, он был чуть ошарашен от хитрости монаха.

Даже дышаться ему стало легче, словно в безвыходной ситуации в страшном сражении вдруг открылся ему путь к спасению от верной смерти.

— Ох и подлый ты поп, — с восхищением ухмылялся Фриц Ламме. — Хитрый, как дьявол. Гореть тебе в аду.

— Вместе, сын мой безмозглый, вместе будем там гореть, рядышком, — улыбаясь, отвечал брат Семион.

Глава 32

Они спустились все вниз. Там так и сидели за рукоделием и Элеонора Августа, и госпожа Ланге. Сыч и монах им откланялись.

Уже у дверей Сыч глянул на господина заговорщицким взглядом, а потом на глянул на госпожу Ланге. Они уже все решили насчет нее.

Глянул и пошел вслед за монахом. А Волков сел к столу. Как ни странно, но теперь у него в душе сложилось холодное спокойствие.

Он спокойно слушал эту лживую женщину, которая была его женой, и ласково ей отвечал. А сам то и дело косился на рыжую Бригитт. Раньше он ее не воспринимал как женщину, отметил, что она хороша, и на этом все. Теперь же нет. Теперь он на нее смотрел иначе.

«Интересно, а насчет „ржавых чердаков и мокрых подвалов“ не наврал ли Сыч?»

Нет, она совсем не походила на Брунхильду. Та была молодая кобылица. Жизни в ней на троих хватило бы, ноги такие сильные, что обхватив мужчину своими длинными ногами во время страсти, причинить боль могла. Обнимала, так не вздохнуть было.

Своенравная, сильная, упрямая была. А Бригитт Ланге совсем не такая. Милое лицо в веснушках, непослушные вьющиеся волосы так густы, что уложить их нет никакой возможности. Грудь невелика, ростом невелика, но жива и изящна. Станом крепкая и…

И кажется хитрая. Всегда молчит, всегда улыбается ему. На ее фоне распутная его жена была совсем не хороша собой. Курносая, с вислыми щечками, маленькая и излишне полная, какая-то рыхлая.

И, украдкой поглядывая на Бригитт, Волков вдруг понял, что она ему нравится и он ее желает.

За ужином он выпил вина и стал все пристальнее смотреть на Бригитт. А та стала замечать его взгляды и кажется, бояться их.

Стала отводить глаза. Смотреть в тарелку и говорить только с Элеонорой Августой. Волков ухмылялся, он знал, что будет дальше, и ждал ночи.

Госпожа Эшбахт в тот вечер снова возжелал внимания мужа, а муж снова отказывался. А она раздражалась.

— Когда же эта ваша хворь утихнет? — зло говорила Элеонора Августа.

— Я же говорил вам уже, две или три недели, — отвечал кавалер и признаться находил в этих разговорах даже какое-то развлечения для себя.

— Господи, послал Бог мужа! — продолжала злиться жена. — Не уж так болит ваша нога, что вы ни к чему не годны?

— Так страдаю, — говорил Волков, — что даже чары ваши женские бессильны те страдания унять.

— Те страдания унять? — Элеонора Августа с презрением смотрела на него и вздыхала. — Святая дева, Матерь Господня, за что мне такое.

— Может, есть за что? — невинно спросил кавалер. — Может, вам помолиться?

— Молилась я, — зло говорила жена, отворачиваясь от него и забираясь под перину.

А Волков только улыбался и ждал, когда же она заснет.

Уж на это Сыч был мастер. Схватить, придушить, притащить, запугать — все это он умел.

Бригитт Ланге спала на сдвинутых лавках рядом со столом, рядом тут же с ней спали его сестра и племянники, а она спала на самом краю. Спала без чепца, в доме жарко, волосы по подушке словно лучи от солнца в разные стороны разлетаются. Красивая. Волков стоял, держал лампу и любовался ею.

Брать ее было удобно. Сыч подошел к ней совсем неслышно и пятерней своею зажал ей рот так крепко, что она только лишь и могла, что мычать. А он одним движением выдернул ее перепуганную из-под перины. Она ручками своими махала, пыталась лицо свое от его лапы освободить, да тщетно. Он поволок ее к двери так легко, словно она совсем невесома. Волков удивился опять тому, как все Сыч ладно делает. Под той же периной дети спали, так ни один даже не зашевелился. Когда кавалер выходил из дома, он обернулся, только Мария, что спала на полу у печи, подняла голову.

— Спи, — строго сказал ей он и вышел на улицу вслед за Сычем.

На небе звезды, тепло, тихо, сверчки звенят в ночи. А