Позволь мне солгать - Клер Макинтош

А если речь идет о преднамеренном, заранее спланированном убийстве, то преступник купил бы себе телефон, а не взял бы его у жертвы. Бессмыслица какая-то. Все это так… Мюррей попытался подобрать подходящее слово.

Притянуто за уши.

Все это казалось каким-то ненастоящим.

Если убрать из общей картины свидетельницу, что останется? Человек пропал без вести. С номера Тома прислали эсэмэску с текстом, позволявшим предположить самоубийство. Но такую эсэмэску мог написать кто угодно. Она не является доказательством убийства.

Как, впрочем, и доказательством самоубийства…

И смерть Кэролайн – тоже никаких весомых доказательств. Все указывало на самоубийство, но никто ее не видел.

Тот священник, бедняга, увел ее от обрыва. Кто сказал, что она туда вернулась? Прохожий нашел ее сумку и телефон на краю скалы, как раз в том месте, где священник до того встретил пребывавшую в отчаянии Кэролайн. Вроде бы все сходится, но едва ли только на основании этого косвенного доказательства можно построить версию происшедшего. Как и в случае с исчезновением ее супруга, все казалось каким-то притянутым за уши. Настоящая смерть не бывает такой идеально последовательной, словно постановочной. Всегда остаются необъяснимые факты, какие-то следы, которые не укладываются в общую картину. А самоубийства Джонсонов выглядели слишком уж упорядоченно.

К тому моменту как Мюррей свернул на подъездную дорожку к своему дому, он был уверен.

Никто не видел, как умер Том. Не было никакого убийства. Не было никаких самоубийств.

Том и Кэролайн Джонсон все еще живы.

И Анна Джонсон знает об этом.

Анна

Так странно видеть маму в Дубовой усадьбе. Странно и радостно. Она волнуется, но я не знаю, что ее больше беспокоит: боится ли она, что ее раскроет Марк или что найдет папа? Как бы то ни было, она вздрагивает при малейшем шорохе и почти не участвует в разговоре, если не задать ей прямой вопрос. Рита ходит за ней хвостиком, и я думаю, что случится с бедняжкой, когда мама опять уедет.

Потому что таков договор. Еще три дня с семьей – семьей, в которой столько секретов, – и все закончится.

– Ты не обязана уезжать.

Мы в саду, слова паром вырываются у меня изо рта. Погода сегодня сухая, но морозная, и от холода у меня щиплет щеки. Элла спит в качалке на кухне, и я приглядываю за ней через окно.

– Обязана.

Мама уговорила меня выпустить ее в любимый сад. Увидеть, что в нем происходит, можно только с одной стороны – с двух других сад защищен от любопытных взглядов высоким забором, с третьей – домом, но я все равно волнуюсь. Мама подрезает розы – конечно, не так тщательно, как придется обрабатывать их весной, но сейчас нужно укоротить стебли и накрыть их на зиму, чтобы холода не навредили цветам. Я запустила сад – мамину гордость и радость, – и розы разрослись, начали вырождаться.

– Меня кто-нибудь увидит, если я останусь. Риск слишком велик.

Она постоянно поглядывает в сторону соседского дома, единственного места, откуда ее можно увидеть, хотя Роберт сегодня утром уехал. Судя по груде подарков, которые он уложил в машину, наш сосед собирался несколько запоздало поздравить с Рождеством своих родственников, живущих к северу от Истборна. Мама надела старую куртку Марка, в которой он обычно возится в саду, и натянула на уши шерстяную шапку.

– Нужно было подрезать сирень еще в прошлом месяце. И лавр почистить стоило бы.

Мама качает головой, глядя на увитый плетистой розой забор между нашим садом и садом Роберта. Под забором клонятся к земле засохшие клематисы, которые я должна была срезать сразу после того, как они отцвели.

Сейчас сад смотрится уже намного лучше, но я слышу, как мама время от времени досадливо цокает языком. Наверное, из-за моего недосмотра некоторые растения зачахли настолько, что спасти их уже невозможно.

– На кухне лежит книжка. Там подробно расписан уход за садом, что нужно делать из месяца в месяц.

– Я почитаю, обязательно.

В горле у меня стоит ком.

Она действительно собирается уехать. И не возвращаться.

Я где-то читала, что первый год после потери близкого человека – самый сложный. Первое Рождество, первая годовщина. Смена времен года. Нужно вытерпеть это без любимого человека, а затем наступит новый год – и появятся новые надежды на будущее. Конечно, мне было нелегко. Мне хотелось рассказать родителям об Элле, поговорить с мамой о беременности, отправить папу и Марка в паб отпраздновать рождение малышки. Мне хотелось плакать без причины, пока мама складывала бы крошечные детские распашонки и рассказывала мне, что все, бывает, хандрят после рождения ребенка.

В первый год было нелегко, но я знаю, что теперь будет еще тяжелее. Смерть непоправима, неоспорима. Но мои родители не мертвы. Как мне примириться с этим? Теперь моя мать покинет меня по собственной воле, она боится оставаться здесь, ведь папа может найти ее. Боится оставаться здесь – ведь ее могут узнать, и ее преступления окажутся раскрыты. Я уже не сирота, но все равно осталась без родителей, и охватывающая меня скорбь так же сильна, как в первые дни после их мнимой смерти.

– Роберт заплатит за восстановление сада, когда закончит свою перепланировку. Какие цветы из растущих у забора выдержат пересадку?

Я не сразу понимаю, что мне не стоило заговаривать о перепланировке на участке Роберта.

– Ты подала официальный протест? Ты должна. На кухне станет темно, и на веранде больше спокойно не посидишь.

Мама начинает перечислять все причины, по которым планы Роберта – сущее глумление, и ее голос повышается на целую октаву. Я хочу спросить ее, какое ей дело до этого ремонта, если она не собирается возвращаться. Но тут же вспоминаю, с какой любовью мама подрезала розы, хотя и знала, что уже не увидит, как на них распустятся цветы. О некоторых вещах мы заботимся даже тогда, когда нам уже нет нужды в нашей же заботе, так уж мы устроены.

Я вяло поддакиваю, не упоминая о том, что Марк уже договорился о компенсации за наши неудобства, связанные со строительными работами на участке соседа.

– Помоги передвинуть лавр. – Мама уже закончила подрезать деревце в огромном глиняном горшке, стоящем на крышке отстойника. – Нужно переставить его в защищенное от ветра место.

Она тянет горшок, но тот не двигается. Я подхожу помочь. Рабочие, которых наймет Роберт, все равно убрали бы горшок, ведь, чтобы заложить фундамент для пристройки, им придется выкопать отстойник, но я не хочу провоцировать маму, и потому мы вместе перетаскиваем горшок на противоположную сторону сада.

– Ну вот. Отлично поработали.

Я беру маму за руку, и она обнимает меня, не давая пошевельнуться.

– Не уходи. – До сих пор мне удавалось сдерживать слезы, но мой голос срывается, и я понимаю, что вот-вот разрыдаюсь.