Ты не виноват - Дженнифер Нивен

Финч рассказывает мне о том дне, когда кардинал все же погиб, о том, как нашли его тельце, о том, как он похоронил несчастную птичку в гнезде из глины. Потом он говорил родителям, что спасти его было невозможно. Потом он добавил, что еще долгое время обвинял родителей в смерти птички, в том, что она была бы жива до сих пор, если бы они послушали его и разрешили ей жить в доме.

– Тогда у меня был первый период этого мрачного настроения. Что происходило потом, я почти не помню, по крайней мере в течение нескольких последующих дней.

Ко мне возвращается чувство тревоги.

– Ты кому-нибудь говорил об этом? Твои родители об этом знают? Или Кейт, или, скажем, школьный психолог…

– С родителями нет. И с Кейт серьезно не разговаривал. А со школьным психологом – да.

Я оглядываю шкаф, одеяло, на котором мы сидим, подушки, кувшин с водой, энергетические батончики, и тут мне в голову приходит странная мысль:

– Финч, ты, что же, так и живешь здесь?

– Я и раньше бывал здесь. В общем, все срабатывает. Получается так, что в одно прекрасное утро я просыпаюсь и понимаю, что пора выходить. – Он улыбается, но его улыбка какая-то неестественная. – Я не раскрыл твой секрет, и ты мой не раскрывай.

Вернувшись домой, я открываю дверцу своего шкафа и захожу внутрь. Он даже больше, чем у Финча, но заполнен разной одеждой, обувью и всевозможными сумочками. Я пытаюсь представить себе, можно ли тут жить, и понимаю, что в этом случае мне бы вообще не захотелось выходить отсюда. Я ложусь на пол и смотрю в потолок. Пол тут жесткий и холодный. Я мысленно пишу: «Был однажды мальчик, который жил в стенном шкафу…» Но дальше дело у меня не идет.

Хотя я и не страдаю клаустрофобией, но, когда открываю дверцу и выхожу в свою комнату, мне кажется, что в ней все же дышится куда лучше.

За ужином мама спрашивает:

– Хорошо повеселились с Шелби? – Она приподнимает брови и, глядя на отца, поясняет: – После школы Вайолет поехала на машине к Шелби. Сама вела машину.

Отец чокается своим стаканом с моим.

– Горжусь тобой, Ви. Может быть, пора поговорить о том, а не стоит ли тебе купить машину?

Они начинают возбужденно обсуждать этот вопрос, а мне становится ужасно неловко от своего вранья. Интересно, как бы они отреагировали на то, если бы я рассказала им, где была на самом деле. Я ведь занималась сексом с мальчиком, с которым они запрещают мне встречаться, в стенном шкафу, где он живет.

Я

распадаюсь

на

кусочки.

После урока географии США Аманда говорит Роумеру, чтобы он шел на перемену один, а она его скоро догонит. Я не разговаривала с ним с того самого дня, как Финча исключили из школы.

– Мне надо тебе кое-что рассказать, – заявляет Аманда.

– Что именно? – С ней мне тоже было не о чем беседовать.

– Только никому больше не говори.

– Аманда, я так на следующий урок опоздаю.

– Нет, сначала пообещай.

– Хорошо, обещаю.

Она начинает так тихо говорить, что я почти не слышу ее слов.

– Я видела Финча в группе, в которую хожу. Я несколько раз там была, хотя мне это совсем не нужно, просто меня мама заставляет. – Она вздыхает.

– Что еще за группа?

– Называется «Жизнь – это жизнь». В общем, это группа поддержки подростков, которые либо совершили попытку самоубийства, либо подумывают об этом.

– И ты видела там Финча? Когда?!

– В воскресенье. Он объяснил, что пришел туда после того, как наглотался снотворного, и ему пришлось ехать в больницу. Я думала, ты знаешь…

Я стучусь в дверь его комнаты, но ответа не слышу. Тогда я снова стучусь.

– Финч!

Я стучусь опять и опять. Наконец, до меня доносится звук шаркающих шагов, после этого я слышу странный звук, как будто там, в комнате, что-то упало, возглас: «Черт!», и только после этого дверь открывается. Финч стоит, одетый в костюм. У него короткая стрижка, очень короткая, но даже если не обращать внимания ни на нее, ни на щетину на подбородке, он выглядит как-то по-другому, старше и – да-да! – сексуальнее.

Он криво улыбается и говорит:

– Ультрафиолет. Единственный человек, которого я хочу видеть.

Потом он отступает, чтобы я смогла пройти в комнату.

Она по-прежнему выглядит пустой, как больничная палата, и у меня возникает грустное чувство, что он действительно побывал в больнице, но ничего об этом не сказал. И еще есть в этой голубизне нечто такое, от чего мне становится трудно дышать.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сразу же перехожу к делу я.

Финч целует меня в знак приветствия. Его глаза ярче, чем в предыдущий вечер, а может, мне это просто кажется, потому что сегодня он без очков. Он меняется каждый раз, и к нему новому нужно привыкнуть. Он снова целует меня и призывно прислоняется к двери, как будто прекрасно понимает, какая поза идет ему больше всего.

– Сначала главное. Мне нужно знать, как ты относишься к путешествию в космос и китайской кухне.

– Именно в таком порядке?

– Необязательно.

– Я полагаю, что первое должно быть очень интересно, а второе – очень вкусно.

– Отлично. Снимай туфли.

Я послушно избавляюсь от обуви и становлюсь ниже сантиметров на пять.

– Одежду тоже, мелюзга.

Я делаю возмущенный вид.

– Тогда попозже, но я все помню. Ладно, договорились. Пожалуйста, закрой глаза.

Я повинуюсь. Я стараюсь не вспоминать, что ему пришлось совсем недавно побывать в группе «Жизнь – это жизнь». Но он передо мной такой же, как прежде, ну, может быть, немножко другой, но все равно – это он. Я почему-то говорю себе, что, когда открою глаза, стены его комнаты будут выкрашены в красный цвет, мебель вернется на свои привычные места, а постель будет заправлена, потому что он спит именно на ней.

Я слышу, как открывается дверца шкафа, и он ведет меня вперед.

– Пока не открывай!

Я инстинктивно вытягиваю перед собой руки, но Финч аккуратно опускает их. Играет «Слоу клаб», я люблю такую музыку. Эта группа довольно смелая и необычная. Как и сам Финч. Как мы с ним.

Он помогает мне присесть, и, похоже, что подо мной сейчас находится целая гора подушек. Я слышу его шаги и чувствую, как он двигается, как он закрывает дверцу шкафа, и вот его колени оказываются прижатыми к моим. Мне снова как будто десять лет. Я в том возрасте, когда мы строим дома всевозможные крепости и укрытия.