Солнечный свет - Робин Маккинли

Если я смогу туда вернуться.

Я поэкспериментировала с движением. Движение, похоже, в списке доступных действий не значилось. Я слишком была ничем здесь, в этом нигде, в затменье. Ладно, о'кей, в следующий раз я лучше сформулирую вопрос, отправляясь в…

В следующий раз, при условии, что переживу этот.

Я была благодарна за давление на глаза, за трудности с дыханием: благодаря им я чувствовала, что все еще существую… как-то. Где-то.

Я – магодел, передельщик, Блейз по крови, а позднее – и на деле. Практики мало, но профессиональный рост постоянен.

Я вспомнила другое чувство оси – когда превращала свой ножик в ключ. Я потянулась к этому ощущению. Нет – к своему ножу. Его не должно было быть там, и у меня не было пальцев почувствовать его, но я внезапно осознала его. Я не видела его, но знала, что это – свет даже в этой тьме. И с помощью его невидимого света я могла… видеть. Видеть. Чувствовать. Слышать. Обонять. Жить…

Я услышала шуршание, будто листья под ветерком. И какое-то мгновение я стояла на четырех стройных, покрытых мехом ногах и чувствовала, слышала и обоняла, как не способен ни один человек.

А потом я снова сидела в гостиной Эймил, и ее рука протягивалась через мои бессильные пальцы и нажимала кнопку. Экран потемнел.

– Это было не хорошо, – сказала она.

– Что случилось? – я была поражена ощущением собственного тела, сидящего в кресле, гравитации, зрения (свет, мерцающие тени), пальцев на клавиатуре, ног на полу. «Чувства вампиров во многих аспектах отличаются от человеческих». Я что? Что я?

Листва положила рисунок солнечных пятен на мою коричневую спину, когда я стояла на опушке леса, впереди раскинулось золотое поле. Я подняла свой черный нос к ветру, повернула свои большие уши вперед и назад, прислушиваясь.

Бр-р-р. Мои человеческие пальцы сомкнулись на ноже, все еще находилась в гостиной Эймил.

– Ты пропала, – сказала Эймил. – Ненадолго – где-то секунд на десять – как раз столько времени у меня заняло сделать два шага и дотянуться до кнопки. Но в твоем теле тебя не было, – она неожиданно села на пол. – Ты знаешь, куда ушла? – она наклонила голову между коленями, потом запрокинула лицо обратно и посмотрела вверх, на меня. – Знаешь?

Я покачала головой. Эксперимент с движением. Я вспомнила пустоту, ось, другие чувства – свой маленький нож. Мое дерево. Мою… олениху. Я спрашивала себя, когда она приняла смерть, от которой, она знала, не уйти. Знала ли она, для чего предназначалась ее смерть, меняло ли это что-нибудь, поэтому ли она… Я коснулась выпуклости ножа в своем кармане. На ощупь он был совершенно таким же, как обычно. Мы сидели в дневном свете; если вынуть нож, он будет выглядеть, как любой другой карманный нож. Второе лезвие, используемое редко, будет покрыто карманной пылью; первое лезвие, используемое постоянно, будет нуждаться в заточке. В разложенном виде он достигал длины моего среднего пальца, немного шире и глубже; он был исцарапан и истерт годами, проведенными в самых разных карманах, необходимостью делить тесное жилье с вещами вроде мелочи и ключей от машины. И он светился в темноте, даже в затменье пустоты. Светился, как маяк, говоривший: «Держись. Я вижу тебя. Сюда».

Я чувствовала – осторожно – после моего опыта в Нигде. Так принесла ли я, в конце концов, что-нибудь оттуда, что-нибудь, чем я могла воспользоваться?

Да. Но я не знала, что это. Это не было что-либо непосредственное, как направление.

– После такого не кофеин нужен, – сказала Эймил, все так же сидя на полу. – Виски. – Она поднялась на четвереньки и добралась до маленького бара возле дивана. – И можешь даже не просить меня, если хочешь попытаться снова, потому что ответ будет «нет».

Я посмотрела на Эймил, когда она передавала мне маленький тяжелый стакан, на палец наполненный темно-янтарной жидкостью примерно того же цвета, что и маленькие деревянные пластинки, вставленные по бокам рукояти моего ножа.

– Мы не будем пытаться снова сегодня, – сказала я. – Но мы должны попытаться опять.

– Нет, мы не должны, – возразила она. – Пусть ООД разгадывает этот ребус. Это их работа.

– Если бы они могли справиться сами, то не стали бы просить нас.

– Войны окончены, – напомнила Эймил.

– Не совсем, – после паузы ответила я. – Разве Пат не говорил тебе…

– Да, он говорил, что через сотню лет мы все уйдем под тьму! – раздраженно перебила она. – Я в курсе!

Я соскользнула к ней на пол, чувствуя себя коллекцией старых несмазанных шарниров. Я наклонилась к Эймил и обняла ее.

– Я тоже не хочу знать. Через мгновение она сказала:

– За последнюю неделю в Старом Городе нашли еще двух сухарей. Ты слышала о них?

– Да. – Это показывали в новостях несколько дней назад – как раз то, что нужно, когда ведешь машину в темноте. И Чарли с Лиз как-то говорили об этом, когда я вынесла первый поднос булочек с корицей. Они резко замолчали. Я притворилась, что ничего не слышала, и опрокинула первую обжигающе горячую булочку на тарелку миссис Биалоски. Она погладила меня по руке и сказала: «Не переживай, родная, это не твоя вина». Из-за того, что она была миссис Биалоски, я почти поверила ей, но сделала ошибку – улыбаясь, посмотрела на ее лицо и увидела выражение ее глаз. Ой. Я чуть не погладила ее по руке в ответ и чуть не сказала, что это и не ее вина, но это не изменило бы ситуацию к лучшему. Я, похоже, не была удивлена, узнав, что миссис Биалоски занимается не только мусором, крысами и цветочными клумбами.

– Я не пошла бы работать в ООД только потому, что Пат умеет синеть, – сказала Эймил. – От работы в комнате стойкостеклом у меня астма. Даже от работы на полставки. А может, дело просто во всех этих ребятах в хаки.

Той ночью я поехала домой, снова стояла на балконе и говорила в темноту: «Кон, Константин, с тобой все в порядке? Если я нужна, позови меня».

На мгновение я почувствовала… нечто. Как подергивание удочки, когда ты наполовину заснула или думаешь о чем-то постороннем. Это может быть рыба, или просто течение… но это может быть рыба. (Я научилась рыбачить по тому, что Мэл учил меня, а не потому, что любила насаживать маленьких беспозвоночных на зазубренные крюки, выдергивать из водоемов за ротовую полость и душить таких же кислорододышащих, как я). Сам проблеск навел меня на мысли, что я наполовину заснула или задумалась о постороннем, потому что я реагировала на малейший знак. И сразу же ощущение исчезло.

Я вернулась в кофейню на дневную смену, но Чарли хватило одного взгляда на меня, чтобы принять решение:

– Я найду кого-нибудь тебе на замену. Иди домой.

– Пойду, когда ты найдешь, – ответила я. И прошло два часа, прежде чем бедный Паули согласился отказаться от остатка своего свободного вечера, после того, как он про стоял на посту целый день. Это научит его радоваться избавлению от предрассветной смены. Домой я добралась к поло вине девятого; уже полностью стемнело. Чарли отослал меня домой в компании бутылки шампанского, в которой оставалось где-то полтора стакана – чудесно. Я стояла на балконе, пила его и смотрела в темноту. Темнота плясала.