Генерал-марш - Андрей Валентинов

Нет, никаких «если» не требуется! Лев Захарович Мехлис и так уже в Центральном Комитете.

– Займусь! – выдохнул он. – Прямо завтра с утра и начну. Только, товарищ Мехлис, настоящий коммунист…

Кречетов, прицелившись, устремил указательный палец в небеса.

– …С себя начинать должен. Вот вы украинские песни предпочитаете. А что это за песни? Вдруг их этот… Петлюра петь любил? Ваш-то репертуар где утверждали?

Дожидаться ответа не стал. Окурок затушил и спать лег.

* * *

Поход по чужой, толком не разведанной местности – дело хлопотное и опасное. Тем более по ущелью, где с каждого утеса пулемет приласкать может. Дозоры на скалы не отправишь, слишком крут обрыв, и передовых далеко не ушлешь. Петляет Мерзлая долина, видимость – только до ближайшего поворота. Топтаться же на месте и вовсе опасно, ждать в таких местах нечего, кроме верной погибели.

И все-таки ехали. Барон в своем желтом халате, как обычно, впереди, с филином на плече, следом десяток «серебряных» с оружием наготове, за ними – суровые ревсомольцы с примкнувшим к ним Кибалкой и только потом – само посольство. Иван Кузьмич, постоянного места не имевший, то ехал с передовыми, то перебирался поближе к обозу, дабы и там порядок блюсти. Иное дело – господин Чопхел Ринпоче. Еще в начале пути монах через ламу-толмача потребовал определить его на самое почетное место в караване, дабы не уронить высокое посольское достоинство. С этим решилось просто, ближе к середине – наибольший почет. Господин Чопхел, однако, на этом не успокоился и потребовал конные носилки, сославшись на древнее «Уложение о монахах и монахинях», воспрещавшее высоким духовным лицам принуждать живые существа к труду, в том числе и ездить на них верхом. Носилки, как выяснилось, под запрет не подпадали.

Товарищ Кречетов, не споря, предложил блюстителям традиций дюжину досок, гвозди и рулон полотна, дабы разобрались сами, присовокупив, что принуждать живые существа из состава отряда к сооружению носилок он никак не вправе. Монахи долго совещались и наконец, сославшись на опыт бодхисатв, ездивших не только на слонах, но даже на птицах, согласились сесть на коней. От носилок, впрочем, не отказались, заявив, что соорудят таковые непосредственно перед въездом в Пачанг.

Дно ущелья было неровным, то и дело попадались упавшие с обрыва камни, поэтому ехали неспешно, шагом, стараясь держаться берега ручья. Пользуясь возможностью, Иван Кузьмич время от времени доставал карту, хотя и помнил ее практически наизусть. Если ничего не помешает, к ночи они доберутся до выхода из Мерзлой долины, сразу за которой находится монастырь Цюнчжусы, построенный, если верить той же карте, на вершине высокого холма. Этот монастырь давно уже беспокоил товарища Кречетова – не своей реакционной идеологией, а возможностью разместить за крепкими каменными стенами вооруженную засаду. Он даже обратился за советом к господину Чопхелу Ринпоче, и тот передал через толмача, что волноваться нечего. Сия обитель, полностью именуемая Цюнчжусы Младшая, основана благочестивыми братьями из Старшей Цюнчжусы, что в провинции Куньмин. Барон же, узнавши, в чем дело, вспомнил, что в 1912 году монастырь, действительно основанный пришлыми китайцами, был разрушен, монахи перебиты, руины же облюбовали местные разбойники.

Своими опасениями Иван Кузьмич ни с кем не делился, но ветераны «серебряной роты» уже что-то почуяли. Дневной привал было решено сократить, вместо обеда ограничиться чаем, караулы же выставить двойные. Возле костров сидели тихо, переговаривались редко, словно перед боем. Барон, вопреки своему обычаю, в сторону уходить не стал, устроившись с кружкой неподалеку от самого товарища Мехлиса. Представитель ЦК снес это молча и, тоже поломав традицию, даже не попытался устроить свару.

Иван Кузьмич, окинув взором притихший лагерь, сумрачных хмурых людей, и сам нахмурился. Нет, так не годится! Взбодрить бы народ…

Что там у нас по воспитательной части?

– Красноармеец Кибалкин!..

Племянник вынырнул словно из-под земли. Фуражка съехала на ухо, в руке – белая пиала с синей каймой. Чаевничал, значит.

Товарищ Кречетов, взглянув выразительно, подождал, пока родич приведет себя в уставной вид, покосился на безмолвного мрачного Мехлиса.

– Песни, говорят, разучиваешь? Дело доброе. А ну-ка, спой, покажи умение!

Кибалка, ничуть не удивившись, расставил пошире ноги, воздух вдохнул:

– Монгольская революционная!.. «Улеймжин чанар».

Улеймжин чанар тоголдор

Онго ни тунамал толи шиг

Узесгелент тсарауг чин…

– Стой, стой! – перебил Иван-старший, подобного не ожидавший – Орешь ты, конечно, громко. Только где здесь революция?

Узвел лагшин тогс мани

Унехеер сетгелииг булаанам зее… —

мелодично пропел звонкий девичий голос. Товарищ Кречетов обернулся. Чайка, она же недостойная Чайганмаа Баатургы, скромно поклонилась.

– Позволено ли мне будет ответить великому воину? Эту песню знает каждый монгол. Ее написал прогрессивный общественный деятель Данзан Рабджа, известный педагог и ученый, создатель первой монгольской школы, монгольского театра и народного музея…

Мехлис, внимательно прислушивавшийся к разговору, удовлетворенно кивнул. Барон же, взглянув изумленно, схватился за рыжий ус, словно желая его оторвать.

– Данзан Рабджа всю жизнь боролся с реакционным ламаистским духовенством и китайскими поработителями. Их наймиты отравили великого человека. Но песня осталась.

Девушка подошла к пунцовому от всеобщего внимания Кибалке, встала рядом, улыбнулась белозубо.

Учирмагтс сенгнесен

Уран гол шиг биы чин…

Иван-младший не растерялся, подхватил:

…Угаас хамт бутсен

Улаан зандангиин унер шиг

Улмаар сетгелииг ходолгоно зее…

Аплодисментов не было, но шумели одобрительно, даже товарищ Мехлис изволил кивнуть со значением. Кибалку тут же утащили в круг, дабы исполнил на «бис», Иван Кузьмич же, воспользовавшись суетой, отвел в сторону товарища Баатургы. Оглянулся для верности, дабы чужих ушей не торчало.

– Песня-то о чем? Насчет революции это вы к Льву Захарычу, а мне бы перевод хоть какой. А то мало ли что бойцы распевают?

Чайка взглянула удивленно.

– Перевод не так и важен. Недостойная рискнет напомнить великому воину о разнице восточной и западной культур. У нас не нужно препарировать цветок, чтобы оценить его красоту…

– У нас тоже, – не слишком вежливо перебил товарищ Кречетов. – Только знаете, Чайка, странно получается. Раньше вы монгольских песен не пели.

Знакомый поклон, улыбка в уголках губ.

– Раньше – долгий срок. Недостойная познакомилась с великим воином только этим летом и может лишь пожалеть, что он не сопровождал глупую девчонку в ее долгих странствиях по чужим краям. Но и мне пристало пожалеть о тех днях, когда горстка храбрецов защищала от врага мой Сайхот, а я, жалкая поросль великого рода Даа-нойонов, спорила в Париже с дадаистами и пела шансонетки Мориса Шевалье. Мои предки неспокойны в их новых перерождениях… Данзан Рабджа написал эту песню не только для соплеменников, а для всех, у кого еще бьется сердце. Мой перевод плох и слаб, как и я сама…