Все, кроме правды - Джиллиан Макаллистер

А если посмотреть на все иначе. Может быть, я назойливо любопытна или заблуждалась. Вероятно, слишком много переживала за людей, за их лечение, пыталась разгадать их поведение. Мальчик, Джек, даже Бен. Расплата за мальчика своим ребенком и за маму – мальчиком. Мамин роман вызвал у меня паранойю и подозрения, что Бен мне изменяет, но что-то было во мне самой – почва, в которой проросло это семя. Может быть, слишком волнуюсь, слишком любознательна, подозрительна. Возможно, много анализирую.

Не уважаю границы. Неспособна применить их по отношению к себе. Может, эта любознательность делает меня лучше как врача – и одновременно хуже. Какая разница? Я усвоила урок.

Больше никогда не вторгаться в частную жизнь.

– Одри мне изменила, – сказал вдруг Амрит после недолгого молчания. Я глянула на него искоса. – В университете, – добавил он. – Давно, еще в самом начале.

Я ничего не сказала. Когда узнаешь что-нибудь ужасное, то один их худших моментов – если выясняется, что все прочие знали или подозревали.

– Очень плохо, когда такое случается. Это отравляет все. Но что можно сделать? Собираешься и топаешь дальше. – Он усмехнулся.

– Это она тебе сказала?

Амрит мотнул головой:

– Он. Гад ползучий.

– Гм.

– Это странное ощущение, когда на самом лучшем в твоей жизни есть вот такое пятно. – Он посмотрел на меня. – И все равно это не значит, что ты убежишь. Ты останешься. Или вернешься.

– Может быть, вернусь, – пробормотала я.

– Ты помнишь записку, которую обсуждали на следствии? И помнишь, что там было?

– Да, – я и правда вспомнила.

– Его мать приезжала снова. Позже, намного позже. После следствия. Она говорила о тебе – я пытался тебе рассказать.

Я вспомнила его звонки и сообщения.

– Да, было дело.

– У нее теперь философское настроение. Она знает, что ты не хотела ему зла.

– Она меня ненавидит.

– Может быть. Ты лишила ее прощания с ним. Но она знает, что ее сын все равно бы умер и, видимо, предпочел умереть так.

– Повешение – страшная смерть. – Я пыталась сдержать слезы. – Он наверняка успел пожалеть об этом, оттого и обмочился. От страха. Исправить он уже ничего не мог, когда оттолкнул табуретку. Но пожалел. Он действовал импульсивно. Как ребенок.

– Нет, Рейч, нет, – тихо произнес Амрит.

Но ничего больше говорить не стал и просто сидел рядом со мной, глядя в небо.

И почему-то этого было достаточно.

Я изменила свою точку зрения: от твердого убеждения, что поступала правильно, до уверенности в обратном. Теперь я понимала и ни за что бы этого не сделала – а она, наверное, чувствовала такое же. Мы все постоянно переписываем свою жизнь. Переосмысливаем вещи и события, по-иному видим трагедии и успехи. Их вид меняется, как контуры дюн, когда смотришь на них с разных точек дороги жизни. Так было и у Кейт, и у Джека. И у меня тоже.

Джек вступился за Дэйви, забыв обо всем, чтобы защитить его от грабителей. И мама мальчика тоже за него вступилась. И я тоже за него, только иначе. Все мы отчасти действовали ради других, и все, быть может, ошиблись.

– Сколько же трагедий рождает каждый из нас за свою жизнь? – спросил Амрит, будто прочитав мои мысли.

– Не знаю.

– Массу. Только одни заметнее других.

Он всегда был мудр, Амрит. Когда не изощрялся насчет работы и шипучих напитков. Я и забыла, до чего же он симпатичный.

Я подумала о Джеке, прошедшего через все препоны юридической системы, а потом взглянула на себя. Мы оба были виноваты, это несомненно. Являлись главной причиной смерти наших жертв, в равной степени пораженные злом: врач, действующий против желания родителей пациента, и человек, заманивший грабителя в засаду. Я вздрогнула.

И тут до меня вдруг дошло, что это не Джеку я не верила, а себе. После всего: мамы, Бена, мальчика – и теперь Джека. Когда не веришь сама себе, никому другому тоже верить не сможешь.

Свой разрыв я в основном обсуждала с Мезом. Когда я приходила, Кейт тихо исчезала, уступая мне место.

Как-то воскресным зимним днем в декабре мы с Мезом пошли погулять в парк Джесмонда Дина. Голову кружил запах гниющих листьев, удобрений и подсыпанной земли.

Мез подобно старшему брату взял для меня латте, отказавшись от пряничного сиропа.

– Рождество уже близко видимо, – сказал он, подавая мне чашку.

– Похоже на то, – согласилась я, и живот у меня дернулся. Скоро наступит следующий год, и Уолли вот-вот появится.

Я была вполне готова. Корзина-переноска стояла у меня рядом с кроватью. Я постоянно напоминала себе, что ни о чем заранее волноваться не нужно, и все будет хорошо.

Но что меня угнетало – это сухие деловые тексты от Джека с планами на рождение ребенка и предстоящие обследования. Там, где раньше было все то, что меня в Джеке радовало – его юмор, поцелуи, даже его кот – сейчас осталось лишь несколько вежливых немногословных текстовых сообщений. Вместо того чтобы изучать его жесты, выражение лица, я рассматривала двойные пробелы после точек – грамматическое правило, которое он готов был защищать ценой жизни. В сообщениях говорилось что-то вроде: «Надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо» и «Дай мне знать, если что-нибудь изменится».

Я ощущала себя призраком в собственной квартире, бродила бесцельно, не в силах ничем заниматься. Мне все еще представлялось, как он целует меня по вечерам, когда я лежала в ванне.

– Как там мистер Росс? – спросил Мез.

– Не знаю. Кажется, хорошо. Вернулся на время в Обан, но у него все еще контракт с «Сити лайтс».

– А как Уолли?

Мез откинул ногой сухой лист.

Я провела рукой по животу. Он был тугой, как надутый шарик. Странно было представлять себе ребенка, угнездившегося среди моих внутренностей.

– Не знаю, – ответила я. – Надо будет об этом поговорить.

Но, конечно, мы с Джеком не могли бы в достаточной мере поддерживать какие-то отношения. Как нам преодолеть самую большую коммуникационную трудность – соблюсти цивилизованность после разрыва? Совместно воспитывать ребенка? Как будто у нас не было общей истории, эмоций, любви. Я все еще иногда по ночам плакала, вспоминая лучшие моменты: день знакомства, первое свидание – и все, с этим связанное, вспыхивало, как залп фейерверка.