Кадын - Ирина Богатырева

– Что узнавать? – недоумевала она. – Пастбища прекрасные, дымов нет. Сразу звали бы сюда пастухов, раз засуха душит стада.

– Подожди сумерек, воин-дева, – спокойно ответил Талай и спрыгнул с коня.

– Ты хочешь остаться здесь? – удивилась Очи. – Но тут открытое место. Не лучше ли ночевать на другом берегу, в деревьях, где можно сложить и костер, и постели?

– Людям не стоит ночью ходить к Чу.

– Но я не вижу никаких Чу! – Очи уже гневалась. – Заладил пустое! Брось, перейдем реку и завтра исследуем холмы.

– Я не пущу вас на левую сторону после заката. Вы не видели того, что видел я, и я не хочу быть виновником вашей гибели.

– Те, о чем ты! – вспыхнула Очи и так сжала коню бока, что тот встал на дыбы. Она осадила его, и он заходил вокруг Талая, наскакивая на него грудью. – Мы Луноликой матери девы! Нет воина, кто бы мог убить нас в бою. Нет ээ в тонких мирах, кто не подчинился бы нашей воле. Как можешь ты говорить, что черные голыши способны угрожать нам гибелью?!

Талай схватил коня Очи за узду и остановил. Глаза ее горели. Он же был спокоен.

– Никому не известна сила Чу, – сказал он. – Останься здесь и смотри, что будет ночью.

– Россказни! – крикнула Очи, выдернула поводья из рук Талая и отъехала к реке. – Я еду туда, и если кто-то и в самом деле покидает насыпи после заката, я встречу его как воин. Ты едешь со мной, сестра? – крикнула она, глядя на меня с вызовом. – Или будешь слушать мужчину, чье сердце не в горите, а в сапогах?

Мне все это не нравилось. Я верила коннику больше, чем брату. Но мои глаза и все мое чутье говорили, что сейчас насыпь безопасна.

– Я верю Талаю, сестра, – ответила я, но тут же добавила, опередив злую реплику вздорной Очишки: – Но поеду с тобой, чтобы осмотреть насыпь. Мы наберем хвороста и нарежем желтянки на постели. Но если в сумерках мы поймем, что от холмов исходит опасность, то переправимся через реку обратно. Я хочу, чтобы ты мне это обещала.

Очи смотрела недовольно и колебалась, но после кивнула. Мы отправились искать брод.

Когда мы перешли реку, насыпь по-прежнему оставалась тиха. Мы пустили коней в гору и скоро набрали и хвороста, и желтянки, а после разъехались, чтобы исследовать место.

Я не поехала далеко, лишь за поворот реки. Две ровные террасы возвышались над нею, чуть далее скалы отступали, и берег расширялся, начинались холмы. Все, как и рассказывал Талай. Мой глаз уже оценивал эту землю: где лучше пасти скот зимой, а где по весне, где поставить стоянки, где – сторожевые посты, а где потом может возникнуть стан. Вот здесь, у перешейка, на верхней террасе, самое место постам: лучник увидит и реку далеко за поворотом, и оба берега, а чужак не пройдет в узком месте… Но я замечталась и вспомнила о Чу. Солнце было еще высоко, но все же я повернула.

Очи еще не было там, а Талай сидел на другом берегу у самой воды. Его не распряженный конь пасся в стороне. Я спешилась, пустила Учкту, а сама села на землю неподалеку от дома Чу.

Так мы сидели с Талаем друг против друга, разделенные рекой, и смотрели больше друг на друга, чем на дом Чу. Камни спали. Но чем дольше в тишине и спокойствии сердца сидела я рядом с ними, тем яснее становилось мне, что это насыпь не простая. Иная, не человеческая сила жила в ней, но я не знала ее и не знала, стоит ли ее бояться. Оставалось только ждать и смотреть, что будет дальше.

Прошло время, и солнце склонилось к холмам. Очи вернулась и так же молча села вместе со мной, созерцая камни. Но ей это скоро наскучило, и она пошла исследовать их.

Вошла в огороженный круг и взобралась на насыпь, ходила там, присаживалась и брала в руки пегие от лишайника голыши, клала на место, шла дальше. Я хотела напомнить ей об осторожности, но мне жаль было нарушать ту особую тишину, что окружала нас. Странная, дремотная лень сковала меня. Я продолжала сидеть, но уже не созерцала, а плыла в потоке неспешных обыденных мыслей, убаюканная закатом.

Меня вернул свист Талая. К такому свисту конники приучают коней, они сходятся в табун, заслышав его. Я встрепенулась: Талай поднялся на ноги и смотрел на меня. Его конь подходил к нему. Моя Учкту и Очишкина лошадь спускались с холма. Я стала искать Очи взглядом, но она скрылась за насыпью. Все было по-прежнему спокойно, но я ощутила тревогу.

Закат заливал холмы охрой, облака пылали, точно петушиные перья. Лесистые горы за моей спиной потемнели. Взгляд вяз в сумерках, уже не разбирая мелочей. Только река белела теперь ярче, чем днем.

Подошла Очи.

– Он все еще хочет, чтобы мы воротились? – спросила она. – Неужели он трус? Здесь так хорошо и спокойно. Я видела много озер, над ними кружат утки, я бы настреляла их завтра, сегодня не стала, все же не наше пока место. Давай сложим постели и разведем огонь. А он пусть переходит к нам или остается без ужина – все мясо у моего седла.

Я молчала. Я не знала, что ей сказать. Вечерело быстро. Алый цвет уже вышел из воздуха, солнце скрылось за горы, осталась лишь серость. На востоке забелел почти прозрачный серп растущей луны. Высь была синей, но цвет исчезал, мутнел, чем ближе к земле, и наконец становился прозрачным, дымчатым, точно туман, он сбегал на землю, к кургану…

– Что так белеет, Очи? – тихо спросила я. Вид был настолько смутный, что я не понимала, не кажется ли мне это.

– Туман с реки, – пожала она плечами.

Молочная дымка все более явно собиралась у подножия насыпи, росла, постепенно поднимаясь вверх по камням. Я выпустила дыхание из открытого рта. Оно не стало паром: осенний воздух был холоден, но сух.

– Воздух сух, Очи. Берег не низок и не болотист. Это не река дышит.

Очи тоже поняла это и стала приглядываться к туману. Он нарастал, но не выходил из ограды. Тут ветер потянул с гор, растрепал нашу одежду, но тумана не тронул. И тогда мы различили в нем черные фигуры высоких людей.

– Чу, – выдохнули мы с Очи вместе.

– Уходим! – сказала я и хотела бежать к Учкту.

– Погоди, я хочу понять, кто это! – крикнула Очи.

– Ты дала слово! Идем!

– Погоди! Чего ты боишься?

– Разве не видишь сама? Это не духи, это иные создания.

– Так давай же узнаем их!

– Очи, ты дала слово. Уходим!

Между тем тени двигались вместе с туманом. И силу, странную, чуждую человеку, о которой говорил Талай, я уже ощущала.

Новый свист с правого берега заставил нас двигаться. Я вскочила на Учкту, подъехала к воде, обернулась – Очи, уже в седле, все медлила, а туман подползал к ногам ее коня.

– Очи! – крикнула я и послала Учкту назад. Но конь моей безрассудной девы был умнее ее и сам поспешил к реке. Я схватила его под уздцы, и мы переправились. Очи не сопротивлялась.

Только на другом берегу, отъехав, я отпустила ее. Мы спешились. Даже в темноте были ясно видны огромные тени, заполнившие весь левый берег.