Кадын - Ирина Богатырева

– Они живут на левом берегу?

– Да. На правой стороне их не найти. На правых берегах люди живут, на левую сторону живые не ходят, – так говорят темные. Но я целый день ехал, пока встретил первый дом. Большой как холм и ширины небывалой, я не видал таких. Перед ним каменные столбы, пять в ряд. Такие, как ставят, чтобы определять ход солнца. Похожи на воинов охраны эти столбы. Четыре невысоких и один – в рост всадника на коне. Я увидел его издали и понял: надо переправляться. Уже сгущались сумерки. Рядом с Чу я не решился спать, погнал коня в воду.

Я с изумлением слушала рассказ. Талай не был малодушным, и если берегся чего-то, то была настоящая опасность. Но мне тогда неведомы были Чу и страх к ним.

– Всю ночь я не спал и все смотрел на другой берег. Видел Чу. Всю ночь бродили их тени, но не замечали меня. Костер потух, но спать я не мог, так и смотрел до утра, как молчаливые, огромные по ту сторону бродят Чу.

– Что же они хотят?

– Того люди не знают.

– Никто не говорил с ними?

– Есть, говорят, камы, кто с ними пытался вести разговор, но не всем отвечают Чу.

Я почуяла, что сердце у меня замирает, хотя никаких нет на то причин. Тени стали мерещиться в темноте. Ветер тянул холодом с гольцов, даже под шкурами пробирало.

– Почему же их боятся?

Талай задумался, глядя в огонь.

– Это сильней, чем ты думаешь, царевна. Можно не бояться или бояться зверя, врага в бою. Если ты силен и в силе своей уверен, страха не будет. Можно сторониться ээ-борзы, зная, что бояться их – равносильно гибели. Но с Чу все иначе: нечеловеческая сила веет от них. Сила, не признающая тебя. И это пугает. Страх мой был страхом перед чуждым. О Чу неизвестно даже, живы ли они или это только их души. И отчего они не уходят в Бело-Синее, зачем остались и чем заняты там, у своих домов? Я чувствую, что ответы есть, но мне они неизвестны. И если раньше я думал, что только на Мутной реке их дома, теперь знаю: настоящий их стан – это долина молочно-белой реки. Весь левый берег застроен каменными холмами!

Он замолчал, и мы слушали треск огня.

– Я сразу поехал к тебе, царевна, – сказал он потом. – Люди сказали мне, что ты откочевала с братом. Я не заезжал в стан, отложил все дела. Мне кажется, ты должна узнать о тех землях первой. И побывать там первой тоже.

– Я не пастух и не конник, что я смогу там понять? Ты уже больше знаешь про Оуйхог. Поехали к отцу, расскажешь ему. Потом поедем туда с воинами и пастухами.

– Нет, царевна, тебе не до конца еще ясно: только Чу – забота тех мест, об ином и не думай. Пастбища я сам уже оценил высоко, а еще выше – мой конь: вон как лоснится его шкура. Но Чу – это не сорняк и не овод. Кому, если не деве Луноликой, понять, кто это и можно ли жить с ними в соседстве?

Я задумалась. Предчувствие томило, но я не понимала его причины.

– Хорошо, – согласилась наконец. – Я поеду туда. Ты проведешь меня?

Он кивнул и сжал мою руку.

Мы отправились в путь через день.

Брат был недоволен, что я ухожу, его жена – еще больше. Велехор говорил, что теряет работника, и не будь я родней, не отпустил бы меня. Жена его ворчала, что деве не стоит уезжать одной с неженатым воином. Оба чувствовали, что мы скрываем от них что-то важное. Зависть терзала их.

И все же мы ничего им не сказали.

Три дня шли к Чистому Ару. Переход к нему высокий и безлесный, гольцами. Тайга, уже тронутая охрой и золотом, лежала у нас под ногами, а вокруг были пустые, продувные склоны. В таких местах селятся духи: от высоты в ушах шумит кровь, и глаза наполняются тьмой, конь пробирается медленно, как в воде. Хребты и равнины поросли березовыми кустами, под ними сокрыты белые камни. На северных склонах и гольцах уже лежал снег. Мох под ногами коней проседал по колено, и копыта блестели – под мхами вскрывались черные родники, сокровенные воды.

Наконец стали попадаться кедры, и я поняла, что мы миновали владения духов. В кедраче, заповедном, тихом, решили заночевать. Развели костер и пустили коней. В такие места, бывает, заходят медведи, поэтому привязывать коней не стали и на шеи им привесили бубенчики. Мелодичный тихий перезвон наполнил вечер. Я набрала в кожаный сосуд воды, положила туда трав, прогоняющих усталость, и подвесила над огнем. Талай принес шишек, мы закопали их в золу, а пока они готовились, поели вяленого мяса. После сидели и провожали солнце, лакомясь сладким теплым орехом.

Вечер был тихий, кедры оцепенели. Горы лежали до самого горизонта. Будто гигантское стадо, отдыхающее на закате, лежали они и тихо дремали. Солнце, заходящее по правую руку, заливало долину рыже-алым, и облака, низко лежащие на дальних хребтах, светились изнутри, играли и вспыхивали. Мы словно летели, обозревая под собой всю землю, и восторгом полнились наши сердца. Говорить не было нужды, и так знали: мы чуем эту даль, эту красу и этот закат одинаково.

Солнце село, и сумерки быстро обступили нас. По лесу начали бродить духи, но кедрач всегда пуст от них, даже алчные зимой его избегают. Ветер, проносясь с гор, гудел в ветвях, а после все стихало до звона в ушах, и мы переговаривались шепотом. Лишь изредка мелодично звенели бубенцы на наших конях.

Внизу коротко пролаял самец косули – совсем рядом, верно, почуял нас. Крупный темный заяц выскочил из кустов, спокойно посмотрел, пожевал усами и не торопясь, то и дело садясь и оглядываясь, ушел в темноту. Но мы были сыты, и мяса имели еще про запас.

– Те, был бы на моем месте мой брат, тебе бы не уйти! – бросил Талай ему вдогонку и рассмеялся.

И в этот момент я почуяла, что чьи-то глаза изучают нас из темноты. Потянулась за горитом, внимательно всматриваясь между кедров – не шевельнется ли ветка. Талай насторожился, кивнул мне: «Что?» Я пожала плечами, но чувство только усилилось: теперь я твердо знала, что кто-то смотрит на нас.

Стояло полное безветрие и мертвая, звенящая тишина. Свет костра мешал видеть в глубь леса и выдавал нас. Я сделала знак Талаю – он раскидал поленья. Мы скользнули в разные стороны, чтобы уйти с открытого места.

Ощутив, что перестала быть живой целью, я вздохнула свободнее и зорче вгляделась в темноту меж кедров. Воздух был спокоен, становилось холодно. Ни шороха, ни вздоха. Я добежала до старого, разбитого молнией дерева. Одна его половина была живая, другая – обугленная и мертвая. Большая прочная ветка распростерлась почти над землей. Я залезла и, утвердившись в развилке, достала лук и натянула стрелу.

Подо мной открывалась тропинка от кедров до того пятачка, где мы только что сидели с Талаем. Живые угли все еще краснели в темноте. Меж стволов была ночь, но отсюда я видела все яснее, будто воздух редел. Никто не двинулся и не шелохнулся, но чутье подсказывало, что за деревом, стоящим в десяти шагах от меня, притаился человек. Я натянула лук и ждала только движения.