Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Слова Черчилля проникали в глубины человеческих душ, когда Британия была одна, когда страна сражалась за выживание – он убеждал и обнадеживал людей, как не мог никакой другой оратор. Его язык – вдохновляющий и старомодный – отвечал духу времени. Но когда страна приближалась к завершению шести долгих изнурительных лет войны, народу стал нужен другой язык, новое видение для послевоенной Британии, чего не мог найти измученный Черчилль.

* * *

Накануне всеобщих выборов 1945 г. он сказал своему врачу лорду Морану: «У меня сильное ощущение, что моя работа выполнена. Теперь мне нечего сказать, а раньше было что. Я могу лишь повторять: “Сражайтесь с проклятыми социалистами. Я не верю в их смелый новый мир”». Утром 21 июля, за четыре дня до оглашения результатов выборов, он находился в Берлине на британском параде Победы.

Гитлер был мертв. Бункер фюрера превратился в руины, как и весь отвратительный аппарат нацистского господства. Европа могла глядеть с надеждой вперед на новую эру мирной демократии, и каждый в глубине сердца понимал, что свершившееся являлось достижением Черчилля – без его железной решимости, проявлявшейся в самые критические моменты, оно было бы невозможно. Это он обещал и ради этого сражался.

Черчилль и Эттли ехали в разных джипах вдоль линии приветствующих их британских войск. Личный секретарь Черчилля Джон Пек заметил нечто необычное.

«Меня, а возможно, и других поразила несуразность того (хотя об этом и не говорилось), что Уинстон Черчилль, великий лидер военного времени, без которого мы не оказались бы в Берлине вообще, приветствовался не так громогласно, как мистер Эттли. Последний – сколь бы ни был велик его вклад в коалицию – до сих пор не оказал заметного личного воздействия на вооруженные силы».

Днем 25 июля Черчилль покинул Потсдамскую конференцию, на которой и Сталин, и Трумэн выражали уверенность (как публично, так и частным образом), что он вернется в статусе триумфально переизбранного премьер-министра. На следующее утро, когда подсчет голосов близился к завершению, он проснулся до рассвета от «острого приступа почти физической боли».

«До сих пор находившаяся в подсознании уверенность, что мы проиграли, вырвалась наружу и овладела моим разумом». Он был прав. Лейбористы получили колоссальное преимущество, завоевав на 146 мест больше, чем все прочие партии вместе. Черчилль и консерваторы были разгромлены. Остальной мир пребывал в полном недоумении, и до сегодняшнего дня многим трудно понять, за что Черчилль получил такой нагоняй.

Конечно, это вовсе не удивительно. Выборы выигрываются не на основе былых достижений политика, а за счет того, что он обещает в будущем. Как раз Черчилль в одной из своих протеевых реинкарнаций сумел выработать основы государства всеобщего благосостояния, и в своих речах военного времени он очертил ключевые реформы, которыми занялось послевоенное лейбористское правительство. Но именно Эттли сумел заявить свои права на повестку дня.

В самый миг триумфа Черчилль поплатился за свой уникальный статус общенациональной фигуры, выходившей за рамки партии. В конце концов, он был настолько уверен в себе, что перебегал и пере-перебегал. Он не был равноположен Консервативной партии, и, следовательно, его успехи не передавались тори. Сработал предвыборный лозунг лейбористов: «Аплодисменты Черчиллю, голоса лейбористам».

Возможно, его видение в то время было несколько другим, но в определенном смысле его поражение стало триумфом. Он сражался за британскую демократию, и вот она была в действии, отторгнув великого военного героя и лидера не насилием, а миллионами небольших и малозаметных карандашных черточек.

Клементина назвала случившееся «неприятностью, обернувшейся благом».

«Но благо, – ответил Черчилль, – слишком хорошо запрятано».

Когда кто-то другой обвинил электорат в «неблагодарности», Черчилль возразил: «Я бы так не сказал. У них было очень тяжелое время». Вот что я называю его великодушием.

Он был унижен в час своей славы, но с окончанием войны завершился и переход в новое состояние. Британия была истощена, и ее глобальное значение уменьшилось. Черчилль также был истощен, но достиг глобального статуса, которого не было ни у какого другого британского политика, – нравственного гиганта. Неплохо для человека, которого журнал Spectator осудил в 1911 г. «как слабого и риторического, без каких-либо принципов или даже непротиворечивого воззрения на общественные дела».

Деятель меньшего калибра мог бы забросить все и отбыть в Чартвелл для занятий живописью. Но не Черчилль. Он никогда не сдавался, он никогда не уступал. Он сделал ряд вмешательств, которые определяют наш мир до сегодняшнего дня.

Мы уже побывали в комнате, в которой он родился. Теперь я покажу вам ту, в которой Черчилль провел свои последние дни в статусе премьер-министра военного времени. Это довольно унылое помещение, напоминающее душный холл в гольф-клубе или гостинице 20-х гг. прошлого века. Снаружи светит солнце, и на клумбах торжествуют флоксы и розы, но внутри этого гипертрофированного архитектурного этюда в псевдотюдоровском стиле сгустились стигийские тени.

В тусклом интерьере доминирует дуб – тяжелые дубовые стулья, камин с дубовой отделкой, дубовые балясины, ряды которых, извиваясь, поднимаются к мрачному внутреннему балкону. Я смотрю на стол, за которым сидели они, на три поникших и пыльных флажка посередине, и ощущаю атмосферу неловкости и притворства, окружавшую то событие.

Сюда, в потсдамский дворец Цецилиенхоф, он прибыл 17 июля 1945 г. Это здание – неуклюжая немецкая попытка построить английское поместье – предназначалось для кронпринца из династии Гогенцоллернов. Оно одно из немногих в Потсдаме не пострадало от авианалетов союзников. В нем прошла последняя и наименее удачная для Черчилля конференция военного времени. Он пытался провести встречу «большой тройки» в Британии, но так и не сумел убедить Рузвельта нанести туда визит. Теперь участники саммита были в советской зоне оккупации Германии – в Потсдаме, резиденции королей и кайзеров.

Город был немецким Версалем, местом дворцов и павильонов, лужаек и озер, теперь он включен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. А в 1945 г. бóльшая часть города лежала в руинах.

14 апреля того года 500 бомбардировщиков «Ланкастер» Королевских ВВС сбросили на Потсдам 1780 тонн бомб. Авторство этой стратегии принадлежит Черчиллю, именно он настаивал на ковровых бомбардировках. Их специальное и открыто признанное предназначение было в том, чтобы затерроризировать гражданское население. Он продолжал воздушные бомбардировки, военная польза от которых была крайне сомнительна, в основном потому, что это был его единственный способ атаковать Германию.

Будучи не в состоянии открыть второй фронт, он только так мог выразить накопившуюся агрессию, продемонстрировать русским и американцам, что Британия также способна нанести ущерб неприятелю. Верно и то, что его терзали сомнения. «Не звери ли мы? Не зашли ли мы слишком далеко?» – сказал он как-то в Чартвелле, просмотрев съемку горящих немецких городов.