Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Джон Эрнст Стейнбек

стоит начать курить, Джим, – сказал он. – Это хороший способ общения. Ведь тебя ждут встречи и разговоры с массой людей. Хочешь растопить лед, смягчить собеседника – предложи ему папироску или попроси ее у него. Лучше не придумаешь! Многие даже обижаются, если на предложение дать закурить отвечают отказом. Правильнее будет тебе начать курить.

– Думаю, у меня получится, – кивнул Джим. – Мальцом я курил с ребятами. Интересно, как это будет теперь, не затошнит ли опять.

– Так попробуй. Сейчас. Я скручу тебе.

Джим взял самокрутку, поднес огонек.

– Вроде ничего. Приятно. Я почти и забыл этот вкус.

– Ну, если даже и неприятно, все равно кури. В нашей работе это штука полезная. Маленькая хитрость таких, как мы, шаг к сближению. А что другое нам остается? – Мак встал. – Похоже, товарняк движется.

По рельсам медленно приближался поезд.

– Боже ты мой! – вскричал Мак. – Восемьдесят седьмой! Наш, родной! В городе говорили, что он на юг идет. Видно, отцепили от него вагон-другой, и он опять вышел!

– Давай в наш старый вагон влезем, – сказал Джим. – Мне там понравилось.

Когда их закрытый вагон поравнялся с ними, они опять впрыгнули в него. Мак устроился на своей бумажной куче.

– Могли бы и не просыпаться…

Джим опять уселся у двери и просидел там все время, пока поезд полз между бурых круглых холмов и по двум коротким туннелям. Он все еще чувствовал во рту вкус табака, и вкус этот был ему приятен. Неожиданно в кармане рабочей куртки он что-то нащупал.

– Мак! – воскликнул он.

– Да? Что такое?

– У меня со вчерашнего вечера две шоколадки завалялись!

Мак взял одну шоколадку, лениво развернул.

– Теперь вижу, что в любой революции ты человек незаменимый, – сказал он.

Спустя час Джима вновь стала одолевать дремота. Он нехотя задвинул вагонную дверь, зарылся в кучу бумаги и почти моментально вдруг оказался в темной гулкой пещере. От звуков вокруг ему представлялась вода и что струи воды заливают его всего, рядом кружатся какие-то обломки, куски дерева, мусор. А потом его утянуло вниз, в темную глубь беспамятства за гранью сна.

Проснулся он оттого, что Мак тряс его за плечи:

– Слушай, ты неделю проспать готов, если тебя не будить! Вот уже двенадцать часов, как ты дрыхнешь!

Джим яростно тер глаза:

– Опять меня словно плетками отстегали!

– Ну, приободрись как-то. Вот он, Торгас!

– Господи, а час который?

– Полночь скоро, думаю. Изготовься. Спрыгнуть-то сумеешь?

– Конечно.

– Ладно. Тогда давай.

Поезд медленно удалялся от них. Станция была в двух шагах. Впереди маячил красный огонек, и что-то мелькало за столбом светофора. Это размахивал фонарем тормозной кондуктор.

Одинокие городские огни справа от них отбрасывали в небо бледное зарево.

Пробирало холодом. Внезапными резкими порывами налетал ветер.

– Я оголодал, – признался Джим. – Что думаешь насчет поесть, а, Мак?

– Подожди, когда к фонарю выйдем. У меня тут хороший адресок записан.

Он быстро шагал в темноте, и Джим поспевал за ним. Вскоре они очутились на окраине городка, и на углу, под фонарем, Мак, остановившись, вытащил листок бумаги.

– Мы теперь в хорошем месте, Джим, – сказал он. – В городе этом почти пятьдесят активно сочувствующих. Парней, на которых всегда можно положиться. Вот. Этот мне и нужен. Элфред Андерсон, Таунсенд, между Четвертой и Пятой улицами. Фургон-закусочная Эла. Как тебе такая перспектива?

– Что это за список у тебя? – спросил Джим.

– Список тех в городе, кто на нашей стороне. У кого мы можем, как нам известно, раздобыть все что угодно – от вязаных перчаток без пальцев до боевых патронов. И вот фургон-закусочная Эла – такие закусочные, Джим, обычно работают круглосуточно, а Таунсенд – это, должно быть, одна из центральных улиц. Топай, давай. Попробуем этот вариант.

Вскоре они свернули на нужную им центральную улицу и, пройдя по ней, в самом конце, там, где высились коробки пустых складов, а между зданиями зияли пустыри, отыскали фургон-закусочную Эла, уютный с виду вагончик с цветными стеклами окон и задвижной дверью. Через окно можно было разглядеть двух посетителей на табуретах и парня за стойкой – толстого, с увесистыми голыми руками.

– Парни эти за кофе с пирогом пришли, – сказал Мак. – Обождем, пока они закончат.

Пока Мак и Джим медлили, приблизившийся полицейский вперил в них очень внимательный взгляд.

Мак громко произнес:

– Нет, без куска пирога я отсюда не уйду!

Джим мгновенно подхватил игру:

– Пойдем домой. Не до еды, так спать хочется!

Полицейский прошел мимо, словно принюхиваясь к ним.

– Думает, мы с духом собираемся, чтоб грабануть эту забегаловку! – вполголоса заметил Мак.

Полицейский развернулся и опять двинулся в их сторону.

– Ну иди, если хочешь, – сказал Мак. – А я хочу пирога!

И он, вскарабкавшись на три ступеньки, раскрыл дверь вагончика.

Хозяин улыбнулся вошедшим:

– Вечер добрый, джентльмены! Холодненько становится, а?

– Не без этого, – ответил Мак.

Пройдя к дальнему краю стойки, он сел там, подальше от посетителей.

По лицу хозяина пробежала тень досады.

– Послушайте, парни, – сказал он, – если у вас нет денег, то я дам вам кофе и пару пышек, а на ужин не рассчитывайте. Так, чтоб налопаться от пуза, а потом советовать звать полицию – не выйдет. Меня попрошайки скоро разорят совсем!

Мак хмыкнул:

– Кофе и пышки! Это ж красота, Элфред!

Хозяин, с подозрением покосившись на него, снял белый поварской колпак и поскреб в затылке.

Двое посетителей дружно опорожнили свои чашки. Один из них спросил:

– Ты всех бродяг кормишь, Эл?

– Господи, а что поделаешь?.. Если парень холодным вечером просит чашечку кофе, неужто ж гнать его только за то, что нет у него паршивого пятицентовика!

Спросивший хохотнул.

– Ну, двадцать таких чашечек – это доллар. Прогоришь, если будешь так дело вести! Пошли, Уилл, да?

Они поднялись и, расплатившись, удалились.

Выйдя из-за стойки, Эл проводил их до двери и поплотнее закрыл ее за ними. Затем вернулся за стойку и наклонился к Маку.

– Кто вы такие, парни? – строго спросил он.

Белые, голые по локоть руки действовали с неспешной, надежной уверенностью. Эл мелкими круговыми движениями протер стойку, протер опять, еще и еще. Его манера склоняться к собеседнику придавала таинственность каждому сказанному слову.

Мак подмигнул – с важностью, заговорщически.

– Нас сюда из большого города по важному делу прислали.

Щеки у Эла взволнованно вспыхнули.

– Угу-у, так я сразу и подумал, как только вы вошли. Кто же вас надоумил ко мне заглянуть?

– Ты услугу нашим людям оказал, а мы таких вещей не забываем.

Эл так и засиял от горделивой радости, словно гости пришли, чтобы вручить ему подарок, а не