Господин Гексоген - Александр Проханов

Премьер пропал, и снова пошли кадры с реактивными залпами, взорванные дома, убитый ваххабит, уткнувший бородатое лицо в станковый пулемет, зияющий пролом в мечети, раздавленная танком овца с уродливой рогатой головой.

Белосельцев выключил телевизор, понимая, что операция «Премьер», ради которой он путешествовал в Дагестан, подходит к концу.

Зазвонил телефон. Гречишников радовался его возвращению:

– Ты блестяще сработал, Виктор Андреевич, снайперски, безупречно!.. Но не следовало так рисковать, не следовало идти на линию огня!.. Мы очень за тебя волновались… Ты немного пришел в себя?.. Приглашаю на вечер в театр…

– Театр военных действий? – невесело пошутил Белосельцев.

– Ни в коем случае!.. Большой театр, «Пиковая дама»… Лучшие места в партере!..

– Ты уверен, что мне нужно идти?

– Несомненно!.. Будут Президент, Премьер и Избранник!.. Весь московский бомонд!.. У тебя есть смокинг, есть бабочка? Возьми одну из своей коллекции!.. – Он рассмеялся и повесил трубку.

Вечерний московский воздух был цвета зрелого яблока, когда Белосельцев пешком спускался по Тверской к Большому театру, изумляясь красоте и ухоженному блеску города. Большой театр, белокаменный и помпезный, с черной квадригой на светлом, нежном фронтоне, пропускал под колонны торжественных театралов, несущих букеты для любимых певцов. То и дело подкатывали дорогие, с холеными шоферами, лимузины, сопровождаемые тяжеловесными джипами. Верная охрана зорко следила, как взбегают на ступени министры, банкиры, именитые политики, иностранные дипломаты, приехавшие из ближних городов губернаторы. Вся площадь была оцеплена милицейскими постами. Невидимые агенты безопасности, сливаясь с толпой, фланировали у колонн, неслышно переговаривались по крохотным рациям, как лесные незаметные птицы. Ожидался приезд Президента и Премьера. Высший московский свет – политики, литераторы, ведущие телевизионных программ, пожелали присутствовать на спектакле, который неожиданно для всех решил посетить больной, не бывавший на публике Президент. С Гречишниковым они встретились в вестибюле, встав в очередь за биноклями, которые были нарасхват. Каждому хотелось рассмотреть в императорской ложе Президента. Проверить, верны ли слухи, согласно которым тот едва передвигался, окружен неотступной свитой докторов. Белосельцев с Гречишниковым запаслись биноклями, разгуливали в фойе, встречаясь со множеством знаменитых персон, то и дело всплывавших на телевизионных экранах, а здесь присутствовавших во плоти. Мелькнул Мэр не в своем обычном облачении деятельного прораба и устроителя дорог, но в черном смокинге, неловко сидевшем на его маленькой коротконогой фигуре, делавшем его похожим на лысого пингвина. Прошел стороной Астрос, ироничный и пылкий, что-то втолковывавший степенному послу Израиля. Скачущей беличьей походкой проскользнул Зарецкий с бриллиантовой булавкой в шелковом галстуке.

– Сегодня ожидается удивительный спектакль, – таинственно поведал Гречишников. – Если помнишь, Президент начал свое восхождение с балета «Лебединое озеро», а закончит свой путь оперой «Пиковая дама». Русская политика в конце двадцатого века делается под музыку Чайковского. Займем наши места, Виктор Андреевич. Нам все будет отлично видно. И они вошли в зал – в огромную золотую раковину, сочную, сияющую, наполненную рокотами, шелестом, таинственным гулом. В вышине празднично и ликующе переливалась алмазная люстра, словно немеркнущее светило Империи.

Белосельцев пережил сладостное не правдоподобие, чудесную иллюзию, заставляющую забыться в предвкушении великолепной условности, когда искусными ухищрениями грубая, натуральная жизнь умертвлялась и из музыки, света, ненатуральных поз и речений создавалось эфемерное отражение бытия, его разноцветная тень, уловленная в золотую ловушку.

Из оркестровой ямы раздавалось множество слабых звучаний, словно туда, в бархатную глубину, были посеяны семена звуков.

Ряды заполнялись. Все меньше становилось сафьяново-красного, все больше черного, белого. Мерцали бинокли, вспыхивали драгоценности на обнаженных женских шеях. Золотая раковина обнимала своими створками живую сердцевину, пребывавшую в легком колыхании, шевелении, в мягких и сочных пульсациях.

Вдруг волнение пробежало по театру. Все бинокли, все лица обратились к императорской ложе, похожей на огромную золотую карету. В ложу вошел Президент. Медленно, словно с трудом сохранял равновесие, подошел к парапету, грузный, в черном костюме, с отечным лицом, с маленькими заплывшими глазами. Медленно оглядел пространство зала, прищурившись на алмазную люстру.

Все присутствующие встали из кресел, зааплодировали. Несколько секунд он внимал рукоплесканиям, словно убеждался в том, что по-прежнему любим и всесилен. На его лице появилась слабая улыбка, и он с трудом поклонился залу. За его спиной возникли жена в темно-синем бархате и младшая дочь с обнаженной шеей, на которой сверкало бриллиантовое ожерелье. Аплодисменты не прекращались и теперь относились ко всему августейшему семейству. Зал славил эту семью, обращаясь к ложе снизу, из партера, и сверху, с балконов, восторженно и верноподданно вглядывались в золоченую раму, в которую были заключены три бледных, с чертами фамильного сходства, лица.

Затем появилось четвертое, круглое, скромно улыбающееся – Премьера. Тот сначала оставался на заднем плане, но потом, когда Президент начал садиться и овации стали понемногу стихать, он шагнул ближе и занял кресло в первом ряду ложи, чуть в стороне от жены Президента. Президент сидел, расслабленно улыбаясь, с мертвенной маской узкоглазого монгольского богдыхана. С трудом поворачивал голову на оплывшей шее, продолжая улыбаться, пока не увидел Премьера. Лицо его вдруг изменилось, побагровело, углы губ поползли вниз, глаза приоткрылись, и оттуда, как из глубины камня, сверкнула ярость. Он что-то сказал Премьеру – неразборчивое среди продолжавшихся хлопков. Зал увидел это переменившееся лицо и разом умолк. Вслушивался в голос, сипло звучащий в золоченой ложе. Премьер слушал стоя, и было видно, что он стал влажный, малиновый от испарины.

– Вы решили послушать оперу! – Акустика старинного зала, позволявшего петь Собинову, Шаляпину и Козловскому, доносила слова Президента до самых отдаленных кресел. – Вы должны сейчас хоронить солдат, погибших в Дагестане в результате ваших бездарных и некомпетентных действий. – В зале и даже в оркестровой яме стояла абсолютная тишина. – Вы должны сейчас находиться не в опере, а в Дагестане!

Премьер был красен пухлыми щеками и вялым подбородком и страшно бел лбом. Беззвучно шевелил бескровными губами.

– Ступайте! – гнал его Президент, разбухая багровым тяжелым гневом.

Премьер повернулся и вышел. В зале была такая тишина, что, казалось, был слышен звук удалявшихся премьерских шагов. Люстра под потолком стала медленно меркнуть. Из нее утекал волшебный блеск. И во мраке вдруг вспыхнула увертюра, словно огненный салют взорвался в ночи и тысячи вихрей, сверканий, лучистых молний понеслись в вышину.

Занавес растворился, и, со знакомой чугунной решеткой, с античными статуями богов и героев, возник Летний сад. По его аллеям петербургская знать в мундирах, кринолинах, статских фраках, кружевных чепцах потекла, словно эфемерный рой мотыльков.