Дитя клевера - Аманда Проуз

Вернувшись домой, она сразу же легла в кровать. Положила рядом с собой на подушку раковину.

– У меня сегодня был просто ужасный вечер. Я в автобусе все думала, как запуталась наша с тобой жизнь. Ты не знаешь, что у нас родился сын. Я не знаю, где ты, где наш мальчик, а он, в свою очередь, ничего не знает о нас. Как все это странно, нелепо… Ведь мы все трое соединены навек, а получается, что знаю об этом только я одна. И больше у нас никогда не будет этого «нас», «мы»… Я понимаю это! Хорошо понимаю… Но мне так горько! Так горько… Спокойной ночи, дорогой!

* * *

Дот вышла за ворота проходной, держа в руках свои бумаги. На спичечной фабрике ей пообещали, что при появлении первой же вакансии ее обязательно уведомят. Но свободные рабочие места появятся, скорее всего, лишь в новом году, уже после Рождественских праздников. Разумеется, и смена у нее будет другая, да и сама работа тоже. Придется работать ночами. Дот прикинула, что это ее вполне устроит. Это позволит свести к минимуму все контакты с другими людьми, которые и без того были почти нулевыми. Станет выбираться из дома лишь тогда, когда все остальные спят.

Возвратившись в родительский дом, она поначалу практически ни с кем из домашних не говорила, а потом это уже вошло в привычку, и ее попросту перестали замечать. Во всяком случае, родители свободно вели всевозможные разговоры, никак не реагируя на ее присутствие. Раз она молчит, значит, она не только потеряла дар речи, но и оглохла. А раз она ничего не слышит, так можно и обсуждать при ней все, что им захочется.

Джоан хлопотала, накрывая на стол к ужину, Рег сидел в ожидании трапезы, Ди играла с юлой. Запускала ее прямо на скатерти, завороженно наблюдая за тем, как при вращении все узоры на игрушке сливаются в одну сплошную полосу. Но вот юла замедляет свой ход и в изнеможении падает на бок, словно набираясь сил к новому вращению.

– Хорошо, что она снова выйдет на работу. Правда ведь, дорогая? – Последняя реплика, адресованная дочери, была произнесена таким тоном, словно мать разговаривала с человеком, немного не в себе. А потом она принялась нарезать яблочный пирог с аппетитной хрустящей корочкой. Четыре щедрые порции разложены по четырем тарелкам.

Рег машинально крутил пальцами чайную ложечку в ожидании, когда каждый кусок будет обильно полит заварным кремом и ему наконец передадут тарелку с его порцией.

– Будем надеяться, что на работе у нее хоть немного развяжется язык. Иначе кто же ее будет терпеть там?

– Замолчи, Рег! Прошу тебя!

– С чего бы? Вот дожил! Не могу в своем доме, у себя за столом, высказать все, что я думаю! Вот какая у нас теперь жизнь пошла! Только полунамеками, вполголоса… А помнишь, как было раньше? Когда мы все вместе собирались за ужином… Смеялись, болтали обо всем на свете! Куда все это ушло? Куда подевалось? Не могу больше так! Надоело!

– Прошу тебя, Рег!

– Не кричи на меня, Джоан! Не смей! В том, что ты лишилась работы, нет моей вины… И что нас всех перемололо в этой мясорубке, я тоже не виноват! Все из-за того, что она не захотела нас слушать! А мы ведь предупреждали, чем все это может закончиться! Предупреждали, просили по-хорошему! Да только без толку! Так в чем моя вина?

Джоан швырнула ложку, которой она поливала кремом пирог, прямо на стол, и на скатерть тотчас же скатилась большая капля крема. Потом мать приложила обе руки ко лбу и стала тереть виски.

– Что? Голова болит? Понимаю… Но я ведь правду говорю! Только правду. Я не виноват в том, что после всего она вернулась пришибленной… Или ты считаешь иначе?

Внезапно Ди расплакалась. Она всегда боялась, когда ее мама и папа начинали говорить на повышенных тонах. У нее тут же животик сводило от страха. Дот молча отодвинула свой стул от стола и вышла из кухни, плотно закрыв за собой дверь. Очень ей нужен их яблочный пирог! Она поднялась по лестнице, стараясь не наступать на те половицы, которые скрипят под ногами. Ей хотелось тишины, всеобъемлющей такой тишины. А еще лучше, если бы можно было стать человеком-невидимкой, раствориться в пространстве и исчезнуть навсегда.

Лежа в постели, Дот перебирала в памяти имена своих одноклассниц, потом вспомнила девчонок, с которыми работала в «Селфриджез». Все ведь спали с парнями направо и налево, и ни одна из них не подзалетела! Потом мысли ее перекочевали к Сьюзен Монтгомери с ее наивной мечтой добраться до Австралии. Как же она переживала за свои красивые сиськи. И где она теперь, бедняжка Сюзи? Несправедливо, однако, устроен мир! Ее бывшие одноклассницы и сослуживицы живут себе как ни в чем не бывало, красиво одеваются, развлекаются, делают, что захотят, и ничто не угрожает их репутации. Никто не посмеет бросить камень в их огород. А она? А что она? В ее жизни был лишь один-единственный мужчина, тот, кого она полюбила, тот, кто обещал на ней жениться. И вот теперь она до конца своих дней вынуждена будет носить на себе клеймо, любой может насмехаться, издеваться над ней, а все из-за того, что она просто оказалась менее удачливой. Да, все очень несправедливо в этой жизни! Впервые за долгие месяцы Дот стала молиться. Но не тому Богу, в которого верила с детских лет. Веру в Него она недавно утратила. Сейчас ее молитва была похожа на записку, которую выброшенный штормом на необитаемый остров человек, жертва кораблекрушения, засовывает в бутылку и потом бросает эту бутылку в океан в надежде получить откуда-то спасение и помощь.

Закрыв глаза, она сосредоточенно твердила про себя:

– Пожалуйста, помоги мне выбраться отсюда! Я должна уйти из этого дома! Не могу больше оставаться с ними под одной крышей! Иначе сойду с ума! Точно сойду! Лишусь рассудка!

Спустя пару дней Дот решилась сделать еще одну вылазку в город. Она запрыгнула в знакомый автобус и поехала в Вест-Энд. Долго бродила по улицам, засунув руки глубоко в карманы, наблюдая за тем, как молоденькие продавщицы, скинув обувь, хлопочут за стеклами витрин своих магазинов, украшают их к Рождеству. Расставляют белобородых Санта-Клаусов с мешками, полными подарков, горы коробок, завернутых в нарядную фольгу, развешивают на тончайших, не видимых глазу нитях сотни ажурных снежинок, а когда темнеет, включают подсветку, в которой преобладают исключительно серебристо-голубые тона, олицетворяющие зиму, снег, мороз, словом, все, что связано с Рождеством. Между тем как сама она еще никогда в жизни не испытывала большей апатии и равнодушия при мысли о приближающихся рождественских праздниках. Хорошо бы сейчас уснуть, думала Дот, и проснуться где-нибудь в конце января. А еще лучше – в мае.

Так, занятая собственными невеселыми мыслями, незаметно для себя самой Дот подошла к «Селфриджез». Толкнула знакомую вращающуюся дверь – вспомнила, как они с Солом хихикали, словно дети, пытаясь протиснуться в нее одновременно. Совсем недавно это было. Всего лишь в начале года. И вот универмаг уже готов к встрече очередного Рождества. Все прилавки устланы серебристой бумагой с нарядным тиснением. Повсюду развешены гирлянды рождественских колокольчиков, расставлены миниатюрные елочки, украшенные крохотными разноцветными шариками. В эти предрождественские дни универмаг выглядит особенно красиво, и везде почему-то пахнет печеными яблоками. Дот бесцельно брела от прилавка к прилавку, брызнула немного духов из пробника «Шанель» себе на шарф, полюбовалась перчатками из тончайшей кожи бледно-голубого цвета эксклюзивной марки «Дентс», осторожно потрогала рукой нежнейшие носовые платки из французского кружева, такие изящные и невесомые, что просто страшно было бы использовать их по назначению.