Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Феликс надел свою серую солдатскую шинель и попрощался с нами. Мы обнялись. В сопровождении капитана Феликс спустился по лестнице, и входная дверь захлопнулась за ним с тяжелым стуком.

Мы снова поднялись наверх. Дмитрий начал просматривать свои бумаги в ящиках письменного стола. Он подошел и стал задумчиво рассматривать несколько больших фотографий очень красивой женщины, не зная, какую взять с собой. Но все они были слишком велики, и со вздохом он положил их назад в ящик. Он закончил с содержимым своего письменного стола, но его руки не находили покоя и полубессознательно касались в последний раз давно знакомых предметов, лежавших рядом. Наконец, его взгляд остановился на акварельном портрете нашей матери в черной кожаной рамке, который стоял перед ним за чернильницей. Затем он поднялся и медленно обошел всю комнату. Я молча следила за его движениями и направлением его мыслей. Мы оба знали, что он больше никогда не увидит этих вещей. Кто-то постучал в дверь. Это был камердинер моего брата, который принес небольшую квадратную коробочку из некрашеного дерева.

– Ваше высочество, это только что принесли для вас, – сказал он смущенно.

– Дай ее мне; что это? – спросил Дмитрий.

– Вот она. Я не знаю, что в ней. Я не дам ее вам в руки. Я ее принес, только чтобы показать; в ней может быть что-то опасное…

– Бомба? – рассмеялся Дмитрий. – Дай ее мне. Я посмотрю.

Камердинер осторожно передал ему коробочку.

– Не трясите ее, ваше высочество. Она может взорваться… – сказал он с опасением в голосе.

Мы тщательно осмотрели ее со всех сторон. Дмитрий взял перочинный ножик и засунул лезвие под крышку.

– Нет-нет, ваше высочество, не делайте этого сами, ради бога, – со страхом умолял его слуга. – Позвольте, я открою ее сам.

Дмитрий потряс коробочку у своего уха, убеждаясь, что в ней не может быть ничего ужасного, и отдал ее слуге. Камердинер вышел и вернулся несколько минут спустя в еще большем смущении. Крышка была снята; на дне коробки, аккуратно упакованный в вату и папиросную бумагу, блестел синей эмалью орден Сербии. Это небольшое происшествие несколько отвлекло нас.

Час отъезда неумолимо приближался. Я решила, несмотря на запрет, поехать на вокзал провожать брата. Двое наших дядюшек, великие князья Николай и Александр, обещали тоже быть там. Они приехали за несколько минут до полуночи, но оставили нас ненадолго одних.

Теперь пора было ехать. Дмитрий бросил последний взгляд на все, что он оставлял, погладил мягкую рыжую шерсть своей любимой собаки и надел пальто. Вся челядь собралась в вестибюле. Сразу вспомнились многочисленные проводы, которых было немало в нашей жизни, нередки среди них и горестные.

Почти все слуги тихо плакали. Адъютант Дмитрия громко рыдал, и слезы капали ему на пальто. Мы сошли вниз и сели в машину.

Дверь захлопнулась. Мы покатили в ночь по безлюдным улицам. На вокзале заметили, что вся площадь перед ним расчищена и окружена полицией. Шеф полиции сам открыл дверцу нашей машины, но не высказал никаких возражений при виде меня и наших дядюшек, которые приехали в другой машине.

Мы молча последовали за ним через царский зал на платформу. Было очень холодно. Ветер гнал по доскам сухой мелкий снег. Поезд стоял перед нами – паровоз и три вагона Вдоль всего поезда и полукругом вокруг нас рослые жандармы образовали тесный кордон. Не считая их, вокзал был безлюден.

Необычная обстановка, полная тишина, пустой, полуосвещенный вокзал – все это складывалось в картину и необычную, и трагическую. Мы жались друг к другу и ждали.

Взволнованный начальник вокзала держался поближе к Дмитрию, желая, очевидно, что-то сказать, но не осмеливаясь заговорить с ним. Наконец, решившись, он попросил разрешения сказать пару слов. Позже я узнала, что он предложил пустить поезд на боковой путь, после того как он отъедет от вокзала, чтобы Дмитрию можно было легко выйти из вагона и скрыться.

Сопровождающие попросили моего брата войти в вагон. Мы обнялись и перекрестили друг друга. Он повернулся и сел на поезд, который начал медленно двигаться. Долго еще я видела сквозь слезы прощальный взмах руки Дмитрия в белой перчатке и с зажатой в ней шляпой.

Я больше не могла ни думать, ни двигаться самостоятельно. Чья-то рука взяла меня под локоть и увела. Я пришла в себя только в машине, почти возле дома, где меня ожидала мадам Лайминг.

Той ночью я осталась с ней одна в огромном покинутом доме, и мы разговаривали до зари, снова и снова обсуждая одну и ту же тему. На следующее утро я заметила, что часовые по-прежнему находятся на своих постах, охраняя уже пустые комнаты. По какой-то причине о них забыли. Я с большим трудом дозвонилась их начальнику и добилась, чтобы их убрали.

Я начала составлять план действий и тут же обнаружила, что от многих, на чью помощь и поддержку имела право рассчитывать, мне ждать нечего. Все их высокопарные слова были уже произнесены, волнения кончились. Все кончилось. Не зная, откуда теперь может подуть ветер, они спрятались по углам. Я была словно на карантине. Но были и другие, более смелые. Председатель Думы Родзянко был одним из таких. У нас с ним произошел длинный разговор. Во второй половине дня я уехала в Царское Село.

Мой отец ожидал меня в своем кабинете. Он был уставшим и измученным. Мы поцеловались, и, откинувшись назад в своем глубоком кресле, он попросил меня, делая попытку оставаться спокойным, подробно рассказать ему о предыдущем дне и отъезде Дмитрия. Он сказал, что после их телефонного разговора с Дмитрием он написал записку императору с просьбой об аудиенции. Но под каким-то предлогом император отказался принять его.

Здесь я должна вернуться к тому времени, когда мой отец, который уже услышал в ставке о смерти Распутина, узнал от своей жены, встретившей его на вокзале, что Дмитрий – один из участников убийства. Удар был ужасным. Мой отец захотел немедленно поехать к Дмитрию в Петроград, но жена, княгиня Палей, отговорила его, боясь за его здоровье.

Из дома он позвонил Дмитрию с намерением вызвать его в Царское Село. Но брат был уже под арестом, и они решили, что на следующий день мой отец приедет к нему на обед.

В тот же вечер отец попросил аудиенции у императора. После некоторых колебаний его приняли, но всего на несколько минут и только после того, как заставили прождать сорок минут в приемной.

Император был очень краток; по его же словам, он не желал обсуждать это дело.

В следующий полдень отец поехал к Дмитрию и, как только закрыл за собой дверь комнаты Дмитрия, не приближаясь к сыну, задал вопрос, мучивший его:

– Вы можете мне поклясться, что на ваших руках нет крови?

Дмитрий поднял руку, перекрестился перед иконой, висевшей в углу, и ответил:

– Клянусь именем своей матери.

Остальная часть их разговора мне неизвестна.

Двумя днями позже, когда распространился слух о том, что императрица требует военного трибунала как для Дмитрия, так и для Юсупова, они вновь повидались, и Дмитрий дал отцу письмо, которое просил передать императору.