Исход - Светлана Замлелова

Капитан Дубровин очень торопился. По его мнению, экскурсия вокруг Скандинавии сильно затянулась, а между тем в Карском море экспедицию встретят льды, которые вскоре станут непроходимыми. И тогда зимовка экспедиции может начаться значительно раньше, чем “Княгиня Ольга” достигнет Новой Земли. А это поколеблет все планы.

В какой-то момент мне показалось, что Георгий Георгиевич даже растерялся: надо торопиться, а команда распадается и нет времени собирать новую. Самым неприятным для капитана стало отсутствие врача. Но как в короткие сроки найдёшь врача, который согласился бы плыть в неизвестность! На судне довольно богатая аптечка и, к счастью, один из матросов – Земсков – был когда-то ротным фельдшером. Но когда мы в Архангельске разговорились с Земсковым, он сказал, что боится оставаться один на один с этой аптечкой, потому что многое в ней незнакомо. Оставаться за судового врача он совершенно не хотел, поскольку смыслил в медицине не много. Он так тяжело вздыхал, что я невольно поинтересовалась, как же теперь помочь. На что он ответил:

– Эх, барышня! Ольга Александровна!.. Чем же вы тут помочь-то сможете?.. Разве что сами за врача останетесь.

И тут меня осенила роковая мысль. Немедленно после разговора с Земсковым я отправилась к Георгию Георгиевичу и напрямую спросила: могла ли я быть полезной на судне. Георгий Георгиевич очень удивился и сказал, что, конечно, ввиду всех сложившихся обстоятельств дело на “Княгине Ольге” нашлось бы и для меня, потому что команда серьёзно разжидилась. Тогда я приступила к нему со словами, что, желая помочь, я остаюсь. Не знаю, как я решилась на такой шаг. Но я очень изменилась за последнее время и теперь могу сделать или сказать то, что ещё недавно было для меня невозможно.

– Я прошу вас, Георгий Георгиевич, – сказала я, – позволить мне остаться на шхуне. Вы сами сказали, что я могу быть вам полезной. Конечно, я не моряк, не врач, не гидрограф. Но я могу помогать. И в конце концов, нельзя, чтобы распалась команда. О вашей экспедиции знает вся России, а может, и весь мир. И нельзя допустить, чтобы экспедиция не состоялась, нельзя бесчестить Россию. Так позвольте мне внести посильный вклад в ваше дело – мне действительно хочется быть полезной. И потом. Ведь вы же сами писали о праве женщины на море. Докажите это примером! Вот вам и будет тема для другой книги.

Сначала Георгий Георгиевич и слышать не хотел. Даже рассердился на меня.

– Да поймите же вы, Ольга Александровна, – воскликнул он, – прогулка закончилась, фьордов больше не будет, впереди нас ждёт ледовое поле… льды… которые, возможно, остановят плавание и заставят нас зимовать неизвестно где. А может быть, эти льды раздавят “Княгиню Ольгу”, и что будет в этом случае, я даже не решаюсь сказать вам… Нет, нет… увольте! Я не могу и не хочу брать на себя такую ответственность. Что я скажу вашим родным, если с вами, не дай Бог, что-то случится в плавании?.. Имейте в виду, что кроме льдов нас ждут впереди болезни и, возможно, голод. Во всяком случае, недоедание я вам обещаю…

Но я возразила, что я не какая-нибудь лакомка и не боюсь недоедания. К тому же у меня нет родных – они от меня отказались. И единственный человек, с которым я поддерживаю отношения – это мой благодетель, то есть Вы, Аполлинарий Матвеевич. А ещё я сказала, что напишу Вам письмо и расскажу о своём решении.

– Ольга Александровна, – устало сказал Георгий Георгиевич, – вы просто не понимаете, о чём меня просите. Ну посудите сами: да, вся страна знает о нашей экспедиции. И вдруг все узнают, что капитан Дубровин везёт к полюсу монахиню. Хорош буду я!..

– Но я не монахиня, Георгий Георгиевич! – взмолилась я. – Да, я жила послушницей в монастыре, но постриг не принимала…

– А мать Филофея?

– Но мать Филофея не собирается ехать с вами! Думаю, вы и силком не затащите её на полюс. Она всего боится, и потом… у неё морская болезнь… Я говорю исключительно о себе и прошу вас разрешить мне принять участие в экспедиции и внести свой вклад. Позвольте мне быть полезной!..

Мало-помалу он стал сдаваться. Я поняла это, когда он уже не так категорично сказал:

– Прошу вас, Ольга Александровна, одумайтесь!.. На что вы себя обрекаете?.. Возможно, на гибель…

– О нет, – ответила я, – всё как раз наоборот. Скорее, я погибну, если сойду на берег…

А ещё говорят, что женщины мечтательны и не знают жизни. Мужчины знают о жизни ещё меньше. О, как Вы были правы, дорогой Аполлинарий Матвеевич: мир устроен сильными для сильных. А сильные знать не хотят слабых. Вот почему мужчина в отношении к женщине похож на барина в отношении к крепостному.

Георгий Георгиевич очень внимательно посмотрел на меня, точно желая разгадать, о чём это я говорю, и задумался.

– Ну что ж, – сказал он наконец, – в конце концов, рук действительно не хватает… И кто знает… Да будет так!..

И он согласился принять меня в команду.

Теперь я подошла к самому главному. Дорогой мой Аполлинарий Матвеевич, завтра мы выходим. Завтра я отправляюсь в экспедицию к Северному полюсу. Я ещё не знаю, как примет меня команда и что скажет штурман.

А сегодня разъехались пассажиры, и это было грустно. Особенно, когда мы прощались с Филофеей. Узнав, что я решила остаться, она, по своему обыкновению, испугалась. Я сказала, что упросила капитана оставить меня в качестве помощника фельдшера и стюарда. Мать Филофея побледнела, и лицо у неё вытянулось. Мне стало смешно и немного почему-то жалко саму Филофею. Я дала ей денег, чтобы, если захочет, смогла добраться до Москвы. Но она никак не может определиться, куда теперь ехать. В Коломне у неё есть тётка-игуменья. Скорее всего, она отправится к этой тётке. Если по дороге не придумает ещё чего-нибудь. На прощанье мы расцеловались по-русски, и я, кутаясь от ветра в пуховый платок, привезённый из Трандгейма, вернулась в свою каюту дописывать это письмо. Даже толком не рассмотрела Архангельск. Но надеюсь, что сделаю это на обратном пути.

Дорогой мой Аполлинарий Матвеевич! Единственный друг мой! Завтра мы отплываем. Что с нами будет – никто не знает. Но я отчего-то верю, что ещё вернусь, что ухожу не в последний путь. Обо всём я буду писать Вам подробные письма. Вот только с отправкой трудновато. Дописав это письмо, я успею отправить его в Архангельске. Но в следующий раз я смогу переслать свою почту только в Хабарове. Что будет потом – неизвестно.

Сегодня слышала, как на палубе разговаривали двое матросов:

– …Я надеюсь, хотя бы монахиню мы с собой не повезём? А то это начинает напоминать Ноев ковчег…

– Да нет же! Мать Филофея нас покидает.

– И на том спасибо…

По всему вижу, что отнюдь не все рады моему участию в экспедиции. Так что меня ждёт двойная неизвестность. И как бы не пришлось мне преодолевать сопротивление недовольных.

Но вот и зовут к ужину. Идти я, конечно, боюсь, потому что сейчас все окончательно узнают, что я остаюсь в команде, а я узнаю, что команда об этом думает. Обнимаю Вас, мой дорогой и единственный друг Аполлинарий Матвеевич. Ждите меня!